Картонки Минервы - [79]

Планетарии всегда впечатляют: когда гаснет свет, тебе действительно кажется, будто ты сидишь в пустыне под звездным небом, но в тот вечер для меня приготовили нечто большее. Прежде всего позвольте напомнить вам, что астрономия – очень точная наука, и можно узнать, каким было небо, под которым размышлял Наполеон в свою последнюю ночь на острове Святой Елены, и какие светила будут сиять над головами правнуков наших правнуков в такой-то вечер третьего тысячелетия (по крайней мере, астрономия это знает; если же мы пустим Землю в расход и никаких праправнуков не будет, астрономия тут ни при чем). Есть даже такие диски, которые вы можете вставить в компьютер и попросить программу показать вам небо в любую ночь по вашему выбору, на меридиане и параллели, какие вам нравятся. Но конечно же на экране компьютера вы увидите крохотные точки; планетарий – другое дело.

И вот в какой-то момент комната внезапно погрузилась во тьму, и я услышал дивную колыбельную Де Фальи, и медленно (хотя и несколько быстрей, чем в реальности, потому что все действо длилось всего пятнадцать минут) над моей головой стало вращаться небо, такое, каким оно было в ночь с 5 на 6 января 1932 года над городом Алессандрия. Я увидел с какой-то гиперреалистической отчетливостью первую ночь своей жизни.

Я ее пережил впервые, ибо той, первой ночи я не видел, мне было не до того. Может быть, ее не видела и моя мать, измученная родами, но, возможно, ее видел мой отец: сам не свой от волнения, он не мог уснуть после того чуда (по крайней мере, для него это было чудом), при котором он присутствовал и к которому сам был причастен, и поэтому тихонько пробрался на террасу.

Я рассказываю о механическом устройстве, которое при желании можно установить где угодно, затратив совсем немного труда, и наверняка найдутся люди, которые испытали то же, что и я; но вы, надеюсь, не станете корить меня за то, что в течение тех пятнадцати минут я чувствовал себя единственным с начала времен человеком, получившим особое право воссоединиться с собственным началом. Трудно описать подобное ощущение: испытываешь граничащее с вожделением чувство, будто можно было бы, даже должно умереть в эту минуту – в любом случае все другие минуты будут проходными и скучными.

Это как возвращение в лоно, великое лоно небес. Это – чувство признательности (может быть, двенадцати знакам Зодиака) не за то, что я родился и жил, ведь бывало всякое, но за то, что много лет назад состоялась премьера этого космического спектакля. Это – удивление перед тем, что ты можешь пережить его снова, в самом деле единственный из смертных; пусть такое может произойти с другими, пусть в один прекрасный день такое испытают все, но этот свод и эти звезды, расположенные именно так, возвратившиеся в эту минуту, вновь дарованные мне, принадлежат мне, только мне, и никому другому.

Ладно, спустимся с небес на землю. Все это было делом техники, хоть ее питала и поддерживала фантазия. Но не всем дано найти Алеф[234], споткнувшись на лестнице, или в нужный момент устремить взгляд на тот самый оловянный кувшин, в котором отражался тот самый солнечный луч, перевернувший всю жизнь Якоба Бёме[235]. Ты берешь то, что находишь или что тебе дарят.

Говорят, когда в нашем распоряжении окажется виртуальная реальность, все мы сможем переживать невыразимые ощущения. Но, как видите, нет нужды дожидаться, пока ее пустят в продажу, есть даже люди, которые довольствуются тем, что находят ее, живя в мире, пропущенном через экран телевизора. Я насладился фаустовской мечтой; я, как и все, верил, что утратил свое мгновение навсегда, ведь нельзя сказать под угрозой вечного проклятия: «Остановись, ты прекрасно». И вот мне его возвратили, пусть хотя бы на пятнадцать минут.

1993

Баклан с Шетландских островов

В вип-зале аэропорта я встретил баклана. Вежливая девушка настойчиво просила его не пачкать элегантные кресла, и я предложил накинуть на одно из них мой непромокаемый плащ. Я понимал, что он весь пропитается нефтью и морской водой, так что потом его останется только выбросить, но понадеялся, что «Эспрессо» компенсирует мне расходы. С таким-то эксклюзивным материалом… Пернатое поблагодарило меня – лед был сломан. И получилось такое вот интервью.

Я. Добрый день, синьор Баклан. Какими судьбами в наших краях? Я думал, вы еще на Шетландах.

Баклан. Возвращаюсь туда только завтра, к сожалению. Представляете, мне оплатили первый класс, чтобы я быстро съездил на съемку в какое-то место, о котором я раньше никогда даже не слышал. Кажется, там танкер терпит бедствие, нефть может вылиться в море. Телевизионщики хотят быть во всеоружии, и это оговорено в контракте… та еще работенка, уверяю вас.

Я. Никогда в отпуске не бываете?

Баклан. Чего вы хотите, вы же тоже газеты читаете. Война там, буря здесь, моря стали нефтяными месторождениями, и вот – синьор Баклан, войдите в кадр, пожалуйста, не смотрите в камеру, чистите перья клювом, сделайте грустные глаза…

Я. Но неужели нет других бакланов на рынке труда?

Баклан. Все не так просто. Мои родичи поплатились своей шкурой. Те, кто уцелел, стали лесными птицами, в буквальном смысле. Они пытаются приспособиться к иной жизни – в холмах, в горах. Но там плоховато с рыбой, разве что форель иногда подвернется. Я уже весь измучился, посмотрите, во что превратился. Так дальше не пойдет, с этими жидкостями, которые разъедают глаза. Но я вожусь с этой гадостью, чтобы заработать себе на пропитание. Мне хорошо платят, только надо быть всегда готовым – месяц назад я был в Галисии (вы еще об этом прочитаете большой репортаж), потом на Шетландах, послезавтра еще неизвестно где. И это началось еще до войны в Заливе.