Картины города при вечернем освещении - [8]

Теперь Имаи, изучая карту, искал подтверждения мысли, только что мелькнувшей у него. Тот человек мог прийти к повороту не только по дороге, но и напрямик, через поля. Это предположение расширяло круг поисков.

Но несколько крестьянских дворов, расположенных неподалеку, в трех-четырех километрах, отделены речкой. Вброд не перейдешь, сказали ему, а мост в стороне. Если идти через мост — Имаи с помощью циркуля измерил расстояние, — выходило километров шесть-семь. В населенных пунктах по другую сторону реки полицейские уже провели опрос.

Имаи с раздражением отбросил циркуль, с шумом отодвинул стул, встал. Громко позвал молодого полицейского, который сопровождал его. Тот немедленно появился.

— Иди-ка сюда, — поманил его Имаи. — Что тут расположено?

Полицейский нагнулся над столом, неловко вытянув шею.

— А-а, так это лечебница профессора Ямакава, с которым вы утром разговаривали.

Имаи прикинул расстояние: от дороги километра два с половиной. «Странно, — подумал Имаи, — кто же располагает больницу так далеко от людей? Но она находится близко к месту происшествия». Имаи колебался.

— Профессор Ямакава сказал бы, если бы пропал кто-то из его клиники, — заметил полицейский.

— Поехали, посмотрим сами, — коротко сказал Имаи.

— Скажите, Росовски, вы читали Юкио Мисима?

Росовски удивленно посмотрел на Аллена. Вопрос показался ему странным. Они сидели в посольском кабинете Аллена, который не пожелал обосноваться в здании ЦРУ возле кладбища Аояма. Посол, как говорят, лично распорядился отвести ему временно пустовавший кабинет одного из советников. Прежнего хозяина кабинета перевели в Австрию, замену Вашингтон пока не прислал.

Задрав ноги на стол, Аллен смотрел телевизор. Весь стол был завален брошенными в беспорядке бумагами, засыпан пеплом. Утром он побывал у посла, долго сидел у резидента, потом пригласил к себе Росовски.

Вид и надменное поведение Аллена по-прежнему рождали у Росовски неприятное чувство. В словах Аллена слышались нотки пренебрежения, когда он говорил о Японии и японцах. Поэтому-то Росовски удивил вопрос о Мисима.

— Да, конечно, — ответил он. — Вы тоже теперь можете это сделать. Четыре его романа переведены на английский. В том числе трилогия «Весенний снег», «Мчащийся конь» и «Храм утренней зари». Не знаю, правда, качества перевода, я читал на японском.

— И что вы скажете о Мисима?

— Мисима сейчас существует в двух ипостасях. — Росовски злило, что Аллен заставляет его высказывать свою точку зрения, а сам ничего не говорит, и потому непонятно, что он думает. — Мисима как идейный вдохновитель сторонников императорского строя — в этой роли он куда более значителен после своей смерти. И Мисима — писатель. Причем, несомненно, талантливый писатель. Если творчество есть самовыражение, то Мисима прекрасно выразил себя в своих романах. Его литература предельно откровенна. Я вновь перечитал «Исповедь маски» и некоторые другие его книги уже после того, как он совершил самоубийство перед солдатами токийского гарнизона. Конечно, он готовился к этому акту всю жизнь. При таком мироощущении, какое было у Мисима, самоубийство естественно.

Аллен смотрел куда-то в сторону, казалось, что он не слушает Росовски, но тот решил все-таки договорить:

— Мисима делил людей на тех, кто помнит, и тех, кого помнят. Люди совершают самоубийства, считал он, чтобы самоутвердиться. Он не мог примириться с неизбежностью смерти и забвения. А поскольку Мисима был поборником чистоты, верности принципам, то, ради принципа и стремясь избежать забвения, покончил с собой.

— Со времени смерти Мисима прошли годы. И что же, его не забыли? — спросил Аллен.

— Нет, — покачал головой Росовски, — напротив. Его образ обрастает мифическими чертами национального героя. Я бы даже сказал, что существует дух Мисима — духовная основа идеологии крайне правых. В этом году в годовщину смерти Мисима правые провели в одном из храмов трехдневную конференцию, его последователи сообщили о создании «Общества драконов, возносящихся в дождь в небеса», устроили пышную церемонию на кладбище, один молодой человек пытался последовать его примеру — совершить ритуальное самоубийство в храме Ясукуни, но остался жив. Японская студенческая лига организовала группу по изучению идей Мисима. Журнал «Санди майнити» рассказал о существовании в «силах самообороны» тайного общества офицеров — поклонников Мисима. Это естественно, в стране меняется климат. То, о чем десять лет назад не решались говорить, сегодня произносят во весь голос. Идеи, которые проповедовал Мисима, разделяют теперь многие. Один из моих знакомых сказал: «Единственная ошибка Мисима в том, что он неправильно выбрал время. Сегодня к его голосу прислушалось бы значительно большее число людей, чем тогда». Самоубийство Мисима отражало смятение японского национального чувства, если можно так выразиться. Многие японцы воспитываются на понятии национальной гордости, которое включает большую долю самурайской мистики. То, что их лишили возможности вести войну, националисты воспринимают как кастрацию. Теперь акция Мисима предстает как попытка компенсировать ощущение недостатка мужественности у японцев, смерти духовных чувств в стране. Все эти люди тоскуют по старым добрым временам, когда Япония не была просто богатым евнухом, а была лордом в своем замке. Не забывайте: феодальный период закончился в Японии всего лишь чуть более века назад.