Картины эксгибициониста - [7]

Так, в 10 часов утра субботнего дня мисс Маршалл позвонила в дверь квартиры номер 56. Мисс Маршалл, милая пожилая леди с пухлыми ручками, выглядевшими как пара раздутых резиновых перчаток, ввела меня в мир скрипичного и басового ключа. Второй было легче запомнить, потому что первые буквы формирующих его нот составляли слово[4], а первый можно было расшифровать как «Каждый хороший мальчик заслуживает награды»[5]. Я решил стать хорошим мальчиком, но в награду получил больше ни одного урока. Это расстраивало родителей. Небольшой зарплаты, что отец получал, работая телефонным инженером, а мама — заведующей детской столовой, едва хватало, чтобы прокормить нас, но не на оплату моих тягостных занятий на клавишах. Кроме того, был ли смысл? Я ненавидел быть на виду, терпеть не мог любые публичные выступления, поэтому уроки привели бы только к ненужному вниманию ко мне.

Презрение к свету рампы стало очевидным, когда меня выбрали на роль одного из трёх пастырей в школьной рождественской постановке. Я хотел быть одним из трёх Царей, но мой вид посчитали недостаточно величественным. Энн Стюарт, восьмилетняя девочка, с которой я часто играл в больничку, по иронии судьбы получила роль девы Марии. Не понаслышке знакомая со школьными рождественскими спектаклями, мама проделала огромную работу с тонной материи и кучей старой мешковины, чтобы я смотрелся подобающим образом, когда выйду на сцену. Я выглядел как взрыв в прачечной.

— Мы должны следовать за той… той… а?

— ЗВЕЗДОЙ! — прокричал суфлер.

Иногда мне разрешалось вместе с родителями посещать общественные мероприятия, организованные местным отделением GPO (General Post Office — почтовая компания Соединенного Королевства, позднее превратившаяся в British Telecom, где мой отец работал главным инженером). Эти мероприятия были подлинными алмазами в обстановке веселья и радости. Большие танцевальные оркестры гремели на весь зал, большие люди кружились в едином порыве по танцполу. Иногда отец, желая продемонстрировать свои таланты, приглашал на танец другую женщину, предварительно спросив разрешения у матери. Мама, под моим бдительным оком, милостиво давала согласие. Я всё пытался понять, как один из музыкантов играл, хотя то, чем он занимался, больше походило на шпагоглотание. Позднее я узнал, что это был тромбонист.

С восьми лет я жил в мире конкурсов и соревнований. Когда я бегал, я скакал галопом. Когда я упражнялся на фортепиано, а школьные друзья звали играть на улицу, (мой попугайчик любил грызть ноты, придавая листам вид бумажных салфеток); я носился галопом по гаммам и арпеджио. Я очень хотел играть со своими друзьями в кукурузных полях в ковбоев и индейцев или в Пап и Мам — ещё одну игру, в которую «дева Мария» очень любила. «Покажи мне свою, а я тебе свою». Я почувствовал себя обманутым. У меня был, а у неё нет.

Чувство разочарования от различия во внешнем виде позднее сменилось чувством полного замешательства, когда я поступил уже в мужскую школу в Вест Тарринге. Нам, четырнадцатилетним, рассказывали на уроке по биологии какую–то утвержденную инструкцию о репродуктивной системе человека. Некоторые друзья хвастались опытом в этой области, но никто из них ничего не мог доказать. Все казалось красивым и интересным, но какая женщина разрешит проделать с ней эти вещи?

Кто хочет задать вопрос? Я поднял руку. «А что если захочется в туалет во время этого?»

Удивительно, как класс не взорвался, ибо все хотели знать ответ на этот вопрос. Учитель деликатно продемонстрировал с помощью картинок, что во время эрекции, маленький клапан закрывает мочеиспускательный канал. Но оплодотворение возможно.

— А от этого нельзя сойти с ума, сэр? — спросил кто–то.

— В твоем случае, Смити, очень может быть! Следующий вопрос!

Пройдет ещё девять лет до моего первого раза… вот и все, что можно пока сказать.

Я был безнадежным спортсменом. Мне перепала пара бутс от двоюродного брата Майка. Они были из плотной кожи, совсем не как те, что продаются сегодня. Бег в них походил на бег по полю в ластах. Мяч был ещё хуже — сделанный из тяжелой кожи с лопнувшей камерой внутри. Удар головой — как будто бьешь кирпич. Мне больше по душе был теннис, и я стал капитаном школьной команды. Это подразумевало поездки на турниры в женские школы. Мне это очень нравилось! Одной Каролайн Вирралс с признаками проявляющейся женственности в короткой белой тенниске было достаточно, чтобы перепрыгнуть с шестом через сетку, — без разницы выиграл я или проиграл.

Тем временем, мисс Маршалл решила выйти на пенсию по состоянию здоровья. Следующей учительницей, заслуживающей сожаления, стала мадам Коллиндж, к которой надо было ездить на велосипеде. Она была подлинным воплощением своего титула — властной и импозантной, не выносящая маленьких человечков, не говоря уже о маленьких пианистах. У неё была кот, который облюбовал крышку пианино. В отличие от чеширского кота, этот был большим и черным, встретив взглядом, говорившим, что лучше мне убраться подобру–поздорову к своим маркам.

Я перестал собирать марки, фотография стала новым хобби. Гитара стала меня больше интересовать, чем пианино, и родители подарили одну на Рождество. Отец играл и на ней. Боже! Было ли хоть что–то, на чем он не умел играть? Он выдавал ритмы, сидя на кухонной трубе, что раздражало мать, а я аккомпанировал ему на губной гармошке. Ларри Адлер, а не Сони Бой Уильямсон, был главным представителем губной гармоники в те дни. Как он умудрялся играть многие годы и не проглотить ее? Я тоже хотел хорошо играть.