Картины - [44]

Женщина с забинтованными руками — не жена, а любовница. Жена умерла четыре года тому назад. Любовница Мэрта, худая, измученная, одинокая женщина, потерявшая веру. Она кипит неподдельным гневом. К причастию идет из-за любви, чтобы быть поближе к любимому. Не знаю, наверное, мне надо сначала по-настоящему полюбить своих персонажей, всерьез проникнуться желанием помочь им в их мытарствах, а потом уж приступать к этой драме. Нельзя творить легкомысленно и натужно.

В начале июля мы уехали на Туре, и я начал писать "Причастие". 28 июля сценарий был закончен — довольно быстро для истории, сложной не своей замысловатостью, а своей простотой. По первоначальному замыслу, драма разыгрывается в заброшенной церкви, закрытой в ожидании будущей реставрации, где орган сломан, а под скамейками шныряют крысы. Хорошая была идея! Человек запирается в заброшенной церкви и остается там наедине со своими галлюцинациями. Одна-единственная декорация: замкнутое пространство, маленькая церковка с алтарем и алтарным триптихом. Потом пространство меняется — от рассвета, солнечного света, захода солнца, темноты, ветра, всех невероятных звуков в тишине. Это был более размашистый, необузданный замысел, хотя, быть может, и более театральный, больше театральная драма, чем кинофильм. Но переход от религиозной к высшей степени земной проблематике требовал других декораций. И другого освещения. Поэтому и разрыв с картиной "Как в зеркале" получился настолько решительным.

"Как в зеркале" — фильм благодаря своей взвинченной эмоциональности романтичный и кокетливый, в чем вряд ли справедливо обвинять "Причастие". Эти две картины можно связать воедино лишь в том случае, если рассматривать одну как стартовую площадку для другой. Уже тогда я яростно отрекся от "Как в зеркале". Только не говорил об этом вслух.

"Причастие" тоже встретило сильное сопротивление извне, начавшееся уже на стадии производства. Но шеф "СФ" Карл Андерс Дюмлинг тяжело болел, а я находился в положении, когда мог делать что хотел. Настало время для смертельного прыжка. Или, выражаясь словами актера Спегеля в "Лице", острого лезвия, которое соскребло бы всю грязь. Я всегда старался завоевать расположение публики. Но я был не настолько глуп, чтобы не понимать, что из "Причастия" кассового фильма не получится. Печально, но необходимо. Гуннару Бьернстранду тоже приходилось нелегко. Мы с ним сделали целый ряд комедий, но роль Тумаса Эрикссона предъявляла жесткие требования. Вынужденный изображать такого несимпатичного человека, Гуннар страдал. Дошло даже до того, что он с трудом вспоминал текст, чего с ним раньше никогда не случалось. К тому же он был не совсем здоров, и поэтому нам приходилось довольствоваться довольно непродолжительными дневными съемками. Натурные съемки велись в Даларна, в местах, граничивших с Орса Финнмарк. Ноябрьские дни там коротки, а свет благодарный, но весьма своеобразный. В картине нет ни единого солнечного кадра. Мы снимали только в пасмурную погоду или в туман. Это — словно собирательный образ шведа, стоящего у конца шведской действительности в самую что ни на есть скверную шведскую погоду. Вдобавок картина в принципе лишена фортиссимо. Кроме одного эпизода — когда Тумас и Мэрта останавливаются у железнодорожного перехода, и он говорит, что стал пастором по желанию отца. И тут мимо проносится грузовой состав с похожими на громадные гробы вагонами. Это единственная сцена, отличающаяся сильным визуальным и акустическим эффектом. В остальном же фильм сделан предельно просто. Однако под простотой скрывается сложность, ухватить которую нелегко.

На первый взгляд сложность эта связана с религиозной проблематикой, но корни ее уходят намного глубже. Пастор умирает эмоционально. Он существует по ту сторону любви, в сущности, по ту сторону всех человеческих отношений. Его ад — потому что он действительно живет в аду — заключается в том, что он сознает свое положение. Вместе с женой он создал нечто вроде стихотворения. Стихотворения под названием "Бог есть любовь, и любовь есть Бог". Она заболевает раком, и ее страдания упрочивают их симбиоз. Через боль он приходит к нежности и ощущению реальности, той реальности, с которой ему почти не приходилось сталкиваться. Он обретает собственную реальность благодаря своему бессильному горю при виде мучений жены. Они с женой — одного поля ягода, двое нашедших друг друга детей-подранков, сообща, с помощью красок создающих себе сносную жизнь. Их идеализм хрупок, но он подлинный. При поддержке жены он проповедует некое романтическое религиозное учение, пробуждая местных жителей к вере. Прихожане слушают своего пастора. Говорит он красиво, и жена пастора тоже красива. Над приходом подули ласковые ветры. Муж с женой ходят по домам, беседуют со стариками, поют псалмы. Судя по всему, оба глубоко удовлетворены своими ролями. Но вот жена умирает, и его реальность гаснет. Теперь он, стиснув зубы, лишь исполняет свой долг. Жена с ее мягкой фальшивостью мертва, и образ Бога-отца поблек. Он истекает кровью эмоционально, ибо его наивным, детским чувствам всегда недоставало субстанции.