Картинки нижегородского быта XIX века - [15]

Частенько ставились князем русские патриотические пьесы, имевшие неизменно шумный успех. Еще до Отечественной войны много раз прошла драма Крюковского на тему из нижегородской старины — «Пожарский».

При первых словах героя, который «прискорбно взглянув на Москву», говорит: «Любви к отечеству сильна над сердцем власть…», публика обычно разражалась звучными аплодисментами. Когда дальше, по ходу пьесы, тот же актер произносит: «То чувство пылкое, творящее героя, покажем скоро мы среди кровава боя», то к шумным рукоплесканиям прибавлялось еще топанье ног и удары тростей об пол. После 1812 года чрезвычайную популярность приобрела пьеса А. А. Шаховского «Встреча незваных», на сюжет недавнего нашествия в Россию «двунадесяти язык». Нижегородцы в восторге отбивали свои ладони, слыша со сцены, как ворвавшиеся в сердце страны враги «иные в огне греются, другие в прудах купаются, а кой-какие по улицам валяются».

Печатных экземпляров пьес в то время почти не было. Роли заучивались актерами с голоса или по рукописным тетрадкам. Афиши и анонсы печатались в местной губернской типографии, причем фамилии артистов часто опускались, а фигурировали только имена: Минай, Аннушка, Зара и т. д. Когда в спектакле участвовал вольный артист со стороны, перед фамилией его стояла буква «г» (господин), чтобы не смешать с крепостными. Артист, имевший успех, иной раз призывался в ложу влиятельного в городе лица; последний, изъявляя свою благодарность, протягивал артисту руку для поцелуя.

Внимание к артисткам выражалось в форме посылки на сцену кондитерской бомбоньерки, в которой каждая конфета была завернута вместо бумажки в кредитный билет.

В летнее время спектакли переносились на ярмарку, и труппа усиливалась приезжими гастролерами.

Много лет театр Шаховского пользовался большой популярностью у дворянства всех шести смежных с Нижегородской губерний. Со смертью Шаховского в 1824 году театр попал в другие руки.

* * *

Положение крестьянского населения к концу первой четверти XIX века явно ухудшалось с каждым годом. Страдали не только частновладельческие крестьяне, но и казенные, экономические (бывшие монастырские) и удельные (собственность членов царской фамилии). Крестьяне трех последних категорий платили подушную подать и оброк, который все время увеличивался. В 1810 году оба вида налога были повышены ровно вдвое, а в 1812 году увеличены еще наполовину. Закон 1808 года, лишавший помещиков права разъединять семьи при продаже людей в конце концов свелся только к запрету производить эти действия на Макарьевской ярмарке, но не в других местах. Большое зло приносило нарушение той статьи закона, по которой запрещалось владеть крепостными кому-либо, кроме дворян. Действительность показывала, что в Нижнем Новгороде значительное количество чиновников, купцов и даже духовных лиц были «душевладельцами». Нарушение закона с формальной стороны обставлялось разными способами. Дворянин, получив условленную цену, поручал купцу или чиновнику «продать данного человека». Продаваемый на все время «поручения» отдавался во владение «комиссионера» и оставался в его распоряжении неопределенно долгое время. Или составлялся контракт по отдаче крепостного «в услужение», опять-таки на длинный, исчислявшийся десятилетиями, срок. Нижегородская судебная хроника тех лет пестрит многочисленными сообщениями о незаконных сделках по продаже и покупке людей. Участвует в таких делах, например, сын бургомистра Яков Пушников, «взявший в бессрочное услужение девицу Елизавету Сергееву», и мещанин Иван Нищенков, «закабаливший в рабство башкирку Настасью Николаеву», и настоятель Благовещенской церкви отец Лебедев, ухитрившийся купить нескольких крепостных. Невыносимое положение побуждало и законных и «незаконных» крепостных к частым побегам. Просьбами о поимке убежавшей «собственности» заваливались соответствующие казенные места. Любопытно отметить, что в то время как беглые крепостные центральной России стремились за Волгу и на Урал, нижегородцы убегали в Крым и на Кавказ. Кочевавшие по всей стране крепостные беглецы получили официальное прозвище «бродяг», число которых увеличивалось с каждым годом и с такой быстротой, что нижегородские места заключения в 20-х годах отказывались принимать их за неимением места.

Громадная часть таких бродяг придумала для себя особый термин — «не помнящих родства». Они прикидывались полоумными и на допросах показывали, что не помнят, кто их родные и из какой они деревни. Делалось это для того, чтобы их не возвращали обратно к помещику. Но и остававшиеся на местах волновались, роптали и, сопротивляясь угнетению, нередко выступали открыто. Лысковский крестьянин Морев носил в кармане трехфунтовую гирю, «дожидаясь, как он говорил, возможности отомстить помещику за свою горемычную жизнь». Другой лысковский крестьянин — Мурашин приготовил кинжал и открыто заявлял, что «пойдет на пасху христосоваться к князю Грузинскому и пырнет его в брюхо». Тот и другой были наказаны кнутом и сосланы в Сибирь.

В сентябре 1825 года в близких к городу селениях Богоявленской волости Семеновского уезда произошли крестьянские волнения. Волость почти целиком числилась государственной и управлялась на основе давно устаревшего закона 1798 года. Деревенские должностные лица: голова, староста, сотские выбирались населением, что несколько умеряло тяготы государственной опеки. Однако право свободного выбора постепенно отнималось у богоявленцев, и 1825 год застал их изнывающими от притеснений и поборов насильно навязанных им начальников. Глухой ропот перешел в открытое недовольство, закончившееся изгнанием из волости головы и его сподручных. Губернская власть послала на место «бунта» карательный отряд численностью в 250 солдат, под командой генерал-майора Беляева. При отряде находились семеновский судья, он же предводитель дворянства, советник казенной палаты, дворянские заседатели и два попа. Губернатор Крюков снабдил карателей специальной инструкцией, в которой говорилось о мерах «к особо строптивым», об усиленной слежке и наблюдении «кто куда отлучается и с кем говорит», и т. д. Прибыв в волость, отряд расквартировался по деревенькам, избрав для постоя избы «смутьянов и зачинщиков». В каждой такой избе раскладывались на лавках для устрашения ременные плети, а на полу ставились кадки с водой для размачивания розог.