Картинки нижегородского быта XIX века - [13]

Раз навсегда установленный порядок определял течение жизни для всех приезжих: днем — торговля, вечером и ночью — веселье.

Развлеченья носили незамысловатый характер. Близ Главного дома для «чистой» публики показывались в нарядных киосках «лубочные комедии» и европейские новинки, вроде «кинематозографических и механических представлений г-на Маджио из Венеции». Для публики «попроще» имелись кукольные панорамы и балаганы с «фантасмагориями».[7] Серому люду предлагалось катанье на каруселях, показывали канатных плясунов, фокусы-покусы и дрессированных сергачских медведей.

Ярмарка дала колоссальный толчок развитию торгово-промышленной жизни города, создав исключительные условия для его роста и увеличения заработков населения. Нижний Новгород приобрел значение внутреннего порта государства, и уже в 30-х годах века получила всеобщее признание формула: Петербург — голова России, Москва — сердце России, Нижний — карман России.

Глава седьмая

Первые пароходы на волге. — Театр Шаховского. — Крестьянские волнения перед 1825 годом.

Ярмарка 1820 года ознаменовалась сенсацией. Первую партию астраханской рыбы доставила невиданной формы «расшива с печкой». Судно принадлежало уральскому заводчику Всеволожскому, построившему на своем Камском заводе за два года перед этим первый на Волге пароход. Впрочем, названия «пароход» тогда еще не существовало. Паровые суда, построенные Бердом в 1815 году в Петербурге и совершавшие рейсы между столицей и Кронштадтом, носили названия стимботов и «пироскафов». Наименование «пароход» впервые пущено в обращение осенью 1820 года русским адмиралом Ракордом. Первый волжский пароход имел внешность малого морского судна.

Это было неуклюжее сооружение, проходившее против течения четыре версты в час, что в тогдашних условиях казалось баснословной скоростью. Длинная узкая труба посредине корпуса, непрерывно испускавшая снопы искр, наводила панику на суеверных жителей прибрежных сел, наблюдавших «самодвижущуюся баню».

Новинка вызвала подражания. Через два года появились сразу четыре парохода подобного устройства, спущенные на реке Мологе купцом Еврепновым в компании с Бердом. Одновременно на Оке совершал рейсы пароход, построенный предпринимателем Сомовым на Выксунском заводе, целиком из русских материалов. Все эти пароходы не получили широкого распространения. Глубокая осадка затрудняла ход на мелких местах, а частые аварии требовали починок в специальных мастерских, которых не было. Здесь сказались тогдашняя русская техническая отсталость и консерватизм царского правительства. В 1829 году, т. е. через десять лет после появления новинки, все восемь имевшихся на Волге пароходов неподвижно покоились на якорях в Нижнем, предназначенные к продаже на слом… Это было в то время, когда на Волге ходили, гремя шестернями, неуклюжие коноводки, да надрывались в тяжелом труде бурлаки. Понадобилось в дальнейшем еще целых пятнадцать лет, чтобы пароходы завоевали прочное место на русских реках.

Хроника почти всех провинциальных углов России того времени отмечала наличие какой-либо местной «знаменитости» — человека, изумлявшего окружающих богатством, причудами, пороками, а иногда и преступлением.

Нижегородская губерния имела такой «раритет» в лице князя Георгия Александровича Грузинского. Знатность рода (потомок владетельных грузинских домов), влиятельное служебное положение (губернский предводитель дворянства) соединялись в нем с колоссальным богатством (владелец села Лыскова и десятков других сел и деревень).

Начало его громкой известности относится к последним годам XVIII века.

Будучи ярым рабовладельцем и неукротимым деспотом, князь Грузинский, обладая влиятельными связями при дворе, ни во что ставил местные власти и во всей своей деятельности руководился единственным принципом — «я так хочу».

Свою усадьбу, помещавшуюся на полугоре, рядом с Лысковом, князь сделал притоном для всякого рода беглых и беспаспортных людей. Под личиной человеколюбия и жалости к несчастным, он пополнял ряды постоянно бегавших от него крепостных. Когда возможно было, он записывал таких «призреваемых» именами умерших, но еще не вычеркнутых из ревизских сказок, а в других случаях снаряженные им шайки грабили караваны на Волге, отбирая в свою пользу товар, а для князя — бурлацкие паспорта. Однажды губернатор чуть не накрыл Лысково со всеми укрывавшимися в нем беглыми, но предупрежденный дозорами князь перед решительным моментом согнал всех «бесписьменных» на мельничную плотину и, подрубив балки, утопил десятки людей… Приращение крепостной массы практиковалось и другим — «легальным» способом. Позади княжеского дома-дворца стоял большой ящик, куда «согрешившие» дворовые девушки окрестных помещиков приглашались подбрасывать по ночам своих «незаконных» младенцев. Предприимчивый крепостник затем выправлял на них оптом из Макарьевского уездного суда владенные грамоты.

Обычное ежедневное занятие князя составляли суд и расправа над подвластными и неподвластными ему людьми. Непрерывный ряд бесчинств закончился из ряда вон выходящим происшествием. Лысковский «самодержец» подарил дорогую лошадь уездному исправнику Веселовскому и тут же приказал своей дворне отодрать его — за то, что «невежа» на его глазах осмелился, вопреки пословице, посмотреть подарку в зубы…