Карта мира - [119]

— Карта мира содержит в себе знание о любом предмете, который только может помыслить человек, и, следовательно, способна в любой предмет превратиться. Размер объекта и точность его воспроизведения зависят от силы разума человека, который пользуется Картой, от его уверенности в своей правоте… словом, от того, что и является настоящим волшебством этого мира. А плащ мой — самый обычный, и ничего волшебного в нем нет.

Он тряхнул зонтом, заставив его исчезнуть, и раскрыл ладонь.

— А вот ее настоящий вид.

Карта мира была подобна цветку — Рональд глядел на переливающиеся разными цветами лепестки и каждый миг открывал в них нечто новое. Она и в самом деле в каком-то смысле была близнецом Муравейника: и там, и здесь было все, что только мог представить человек — но если Муравейник поражал массивными и мрачными формами, то Карта мира, наоборот, радовала глаз миниатюрными и радостными образами. Ключ и замок, как известно, похожи — что не мешает им оставаться антиподами.

Карта мира пылала, словно огонь, не яростный, не всепожирающий — как теплое переливчатое пламя.

Иегуда погладил Стену по гладкому камню, словно для того, чтобы сфотографировать память о ней — а затем…

…раскрыл чудесный артефакт, как самую обычную географическую карту, и стал раскладывать его по полу. Карта мира удивительным образом покрывала не только каменные плиты, но и стены, которые тут же сминались и сливались с полом, на том месте, где еще секунды назад были извилистые коридоры Муравейника, выросла зеленая травка и засияло солнце. Карта словно пожирала Муравейник изнутри — вирус, разрушающий клетку. Бумажные и одновременно огненные листы уже раскладывались сами, идя волной переворачивающихся листов во все стороны, как рябь от упавшего в воду камня. Когда эта шуршащая волна подошла к нему, Рональд подпрыгнул и оказался уже на весело пахнущей весенней лужайке.

Оглянулся.

Муравейника больше не было: была еще одна лесная поляна, может быть, и банальная, но куда менее мрачная, чем лабиринт, пройти по которому им пришлось целых три раза.

Иегуда стоял в центре поляны и беззвучно шептал губами — молился.

— Ну что, теперь можно и домой, — сказал Рональд, наблюдая великолепие зеленого пространства. Но в этот миг произошло нечто неожиданное: докатившись до пределов Муравейника, бумажная волна вдруг пошла в обратном направлении: лужайка хоть и не исчезла, но подернулась на мгновение рябью. Концентрические круги достигли центра разложенной Карты, где стоял Иегуда, и прихлопнули его к земле, да так, что он ойкнуть даже не успел. Там, где стоял Слепец, ныне была зеленая трава — точно такая же, как и вся остальная лужайка.

— Иегуда! — страшным голосом крикнул Рональд, еще не осознав всей непоправимости случившегося.

Ответом ему было молчание. Рональд ринулся к центру лужайки, и в этот миг случилось нечто, еще более чудесное и необъяснимое — некий отголосок волны, прокатившейся от середины Муравейника и вернувшейся назад, вновь пошел от центра: и Муравейник вернулся — но какой он теперь был! у! листы Карты висели в воздухе в беспорядке, а дивнее всего было то, что, с одной стороны каждый лист изображал часть стены Муравейника, а с другой — ту самую зеленую лужайку, которую пытался водворить на его месте Иегуда. Рональд обходил всю конструкцию, напоминающую карточный домик, и не верил глазам своим. Теперь это место было одновременно двумя, плохо уживавшимися между собой, одинаково иллюзорными и одинаково до ужаса и удивления реальными.

Но самое поразительное заключалось в том, что Иегуда, почти целый и невредимый, стоял в центре Муравейника-поляны, тоже распавшийся на несколько частей, каждая из которых двигалась на отдельном листе Карты, словно силуэт человека, на который пьяница смотрит сквозь граненый стакан.

— Иегуда! Как ты? — крикнул Рональд.

— Я — ничего, — отвечал Слепец своим обыкновенным голосом. — В какое странное место я попал! Даже объяснить не могу, как отсюда выглядит окружающий мир.

— А ты не можешь выбраться? — поинтересовался Рональд.

— Попытаюсь, — и Иегуда стал двигаться по листам карты. Он прошел всю лужайку (Муравейник?), но так и остался нарисованным на прямоугольничках, из которых слагалась вся мозаика; части его свободно парили на некотором расстоянии друг от друга.

— Нет, не получается, — констатировал Слепец. — Ну да ладно: видимо, вера моя была слишком мала, чтобы использовать Карту. Делать нечего: я согрешил, имея преувеличенное мнение о своих духовных способностях. Грех гордыни, не такая уж редкая вещь.

— Как мне вызволить тебя оттуда?

— Никак. Лучше б тебе вернуться к битве и не отвлекать меня, пока я буду молиться.

Рональда такой ответ немного обидел, но он тут же осознал, что человеку, находящемуся в положении Иегуды, простительно абсолютно все, и, пожав плечами, отошел в сторону.

Странно, но сражаться абсолютно не хотелось — то ли азарт битвы ушел, то ли Рональд просто осознал, что исход боя будет зависеть вовсе не от силы и натиска одной из сторон.

Рональд обходил сферу-карточный домик, которым стал теперь Муравейник, и пытался углядеть, что там делает Иегуда. И сам он не заметил, как волны битвы захватили его и потащили прочь. Вышло это поразительно: сперва он совершенно механически отразил один случайный удар мечом — человека, которому он ничего не сделал, затем другой, и вдруг понял, что находится довольно далеко от Муравейника. В этот момент копье скользнуло по его броне; меч рональдов сверкнул и снес голову мертвецу; тот свалился на руки своим товарищам, затем пополз, ища голову.