Карта мира - [7]
Теперь внутренности, жир и мясо надо мелко нарезать на доске и — по вкусу — хорошо посолить и нашпиговать чесноком. Это ваша начинка. Теперь положите в кожаный мешочек горячие камешки, после этого ещеслой начинки, затем снова несколько горячих камешков, и так до тех пор, пока боодкх снова не станет полным. В заключение, вы можете влить в него еще полбутылки водки, однако согласно традиции в этом нет необходимости.
Теперь снова зашейте наверху у шеи наполненный, горячий кожаный мешочек, используя леску либо проволоку. Традиционно боодкх жарится до готовности приблизительно четверть часа на пламени газовой горелки, пока его кожа почти не почернеет — это лучший способ сохранить вкус. Боодкха лучше всего кушать горячим — в холодном на вкус слишком много масла. Горячие, жирные камни, которые вы вместе с мясом извлекаете из боодкха, во время еды нужно перекладывать из руки в руку — это очень полезно для вашего кровообращения.
Охотничий сезон на сурков продолжается только с 15 июля до 15 сентября. Внимание: сурок (как и почти все грызуны в Монголии, прежде всего суслик) являются в это время разносчиками бубонной чумы — против нее помогает тетрациклин, принимаемый орально, или стрептомицин, введенный внутримышечно. Оба антибиотика трудно достать в Монголии.]
Я решил сразу ехать в Монголию. Нет, не сразу, я хотел поехать поездом, медленно вкатывая в страну, как несколько лет назад это сделал и описал в своей книге «Полет без крыльев» известный журналист Тициано Терцани. Транссибирская железная дорога тянется от Пекина до Москвы, и при этом экспресс делает остановку в Улан-Баторе — однако в Пекине я не достал билета на поезд, поэтому мне пришлось лететь.
Увиденная сверху, из окна самолета, Монголия представлялась большим зеленым ничто. Бесконечные луга сменялись бесконечными лугами. Там, внизу, совершенно ничего не было, лишь ленивая, сочная зелень. Терцани так писал о Монголии: «Что эта монотонность дает духу? О чем может грезить народ, который живет, любит и умирает в этой однообразной вселенной — кроме как о демонах?» О боодкхе, подумал я, о сурке.
Во время медленного снижения на летное поле Улан-Батора внизу можно было разглядеть крошечные белые грибы. Молодая американка, сидевшая в самолете рядом со мной, объяснила мне, что это «гер» — юрты, большинство монголов живут в таких круглых белых юртах, сама она тоже. Она, по ее словам, преподает в маленьком поселении из юрт на границе с Казахстаном. Чтобы добраться туда из Улан-Батора, нужно тридцать часов ехать на автобусе. На ней был джинсовый комбинезон, левый глаз прикрывал черный клапан, и, разговаривая со мной, она делала руками такие движения, словно месила что-то. Ее правый, сияющий глаз светился голубизной.
Она — сотрудница американского Корпуса мира, придуманного Джоном Ф. Кеннеди государственного объединения молодых людей, сказала она, которые после получения аттестата зрелости или учебы в институте обязуются за небольшую зарплату два года исполнять благотворительную работу где-нибудь в мире. Я думал о бездельниках-хиппи, о брюзгливых критиканах и вечных студентах в Европе, молчал и попивал апельсиновый сок.
Сам Улан-Батор похож на раскинувшийся между невысокими грядами зеленых гор симпатичный Восточный Берлин. Светило солнце, небо цвета прусской лазури было безоблачным. Кварталы окраин состояли из плотно друг к другу придвинутых белых гер — дорога из аэропорта в город вела мимо этих юртовых скоплений, затем ряд за рядом следовали панельные строения, угольная ТЭЦ, выбрасывавшая в небо темно-коричневый дым, и, наконец, центр города, приятно для взора раскинувшийся вокруг площади, площади Сухэ-Батора. Тициано Терцани писал об Улан-Баторе, что он почувствовал себя пребывающем «в игрушечном городе, который великодушный отец в знак своей любви подарил сыну на Рождество».
Он был прав — здесь имелась пара оперных театров и музеев в русском стиле рубежа веков, кварталы четырехэтажных, напоминающих польские, зданий с хорошими квартирами и несколько постмодернистских уродин из зеркального голубого стекла. Отступившая советская власть, такое создается впечатление, оставила Улан-Батор в одном из тех детских калейдоскопов, в котором опрятно организованный мир отражает в вогнутой зеркальной сфере только себя самого, оставила одного в детской комнате, после того как родители уже ушли спать.
И здесь, стало быть, я могу попробовать боодкха, подумал я, прося таксиста отвезти меня в самый лучший ресторан. «Боодкх, боодкх», — бормотал я. Со мной был только легкий багаж.
Ресторан «Ханский трактир» оказался, собственно говоря, живописным пивным садом — на деревянных скамьях, какие знакомы мне по пивному саду на Венской площади в Мюнхене, перед внушительными кружками пенного пива сидели монголы и на своем богатом согласными, мелодичном языке попеременно говорили то по мобильному телефону, то с соседями по столу. На длинном деревянном столе лежало несколько вскрытых коробок Toffifee[43]. Время от времени один монгол крепко хлопал другого ладонью по спине. Монголы были очень большими. Все они выглядели как швейцарские борцы вольного стиля. На деревьях щебетали птицы. Я присел к столу.
Появление второго романа Кристиана Крахта, «1979», стало едва ли не самым заметным событием франкфуртской книжной ярмарки 2001 года. Сын швейцарского промышленника Кристиан Крахт (р. 1966), который провел свое детство в США, Канаде и Южной Франции, затем объездил чуть ли не весь мир, а последние три года постоянно живет в Бангкоке, на Таиланде, со времени выхода в свет в 1995 г. своего дебютного романа «Faserland» (русский пер. М.: Ад Маргинем, 2001) считается родоначальником немецкой «поп-литературы», или «нового дендизма».
В «Империи» Крахт рассказывает нам достоверную историю Августа Энгельхардта, примечательного и заслуживающего внимания аутсайдера, который, получив образование помощника аптекаря и испытав на себе влияние движения за целостное обновление жизни (Lebensreformbewegung), в начале XX века вдруг сорвался с места и отправился в тихоокеанские германские колонии. Там, в так называемых протекторатных землях Германской Новой Гвинеи, он основывает Солнечный орден: квазирелигиозное сообщество, которое ставит целью реализовать идеалы нудизма и вегетарианства на новой основе — уже не ограничивая себя мелкобуржуазными условностями.Энгельхардт приобретает кокосовую плантацию на острове Кабакон и целиком посвящает себя — не заботясь об экономическом успехе или хотя бы минимальной прибыли — теоретической разработке и практическому осуществлению учения о кокофагии.«Солнечный человек-кокофаг», свободный от забот об одежде, жилище и питании, ориентируется исключительно на плод кокосовой пальмы, который созревает ближе к солнцу, чем все другие плоды, и в конечном счете может привести человека, питающегося только им (а значит, и солнечным светом), в состояние бессмертия, то есть сделать его богоподобным.
Действие нового романа Кристиана Крахта (род. 1966), написанного по главному принципу построения спектакля в японском театре Но дзё-ха-кю, разворачивается в Японии и Германии в 30-е годы ХХ века. В центре – фигуры швейцарского кинорежиссера Эмиля Нэгели и японского чиновника министерства культуры Масахико Амакасу, у которого возникла идея создать «целлулоидную ось» Берлин–Токио с целью «противостоять американскому культурному империализму». В своей неповторимой манере Крахт рассказывает, как мир 1930-х становился все более жестоким из-за культур-шовинизма, и одновременно – апеллирует к тем смысловым ресурсам, которые готова предоставить нам культурная традиция. В 2016 году роман «Мертвые» был удостоен литературной премии имени Германа Гессе (города Карлсруэ) и Швейцарской книжной премии.
Из беседы с Виктором Кирхмайером на Deutsche Welle radio:Роман Кристиана Крахта «Фазерланд» – важнейший немецкий роман 90-х – уже стал каноническим. В 50-х немецкий философ-неомарксист Теодор Адорно сказал: «После Освенцима нельзя писать стихов». И вот пришло поколение, которое взялось бытописать свое время и свою жизнь. С появлением романа «Фазерланд» Кристиана Крахта в 95-ом году часы идут по-другому. Без этой книги, без этого нового климата было бы невозможно появление новой немецкой литературы.Кристиан Крахт – второй член «поп-культурного квинтета» молодых немецких писателей.
Минные поля. Запустение. Холод. Трупы подо льдом. Это — Швейцарская Советская республика. Больше века прошло с тех пор, как Ленин не сел в опломбированный вагон, но остался в Швейцарии делать революцию. И уже век длится война коммунистов с фашистами. На земле уже нет человека, родившегося в мирное время. Письменность утрачена, но коммунистические идеалы остались. Еще немного усилий — и немцы с англичанами будут сломлены. И тогда можно будет создать новый порядок, новый прекрасный мир.
Игорь Дуэль — известный писатель и бывалый моряк. Прошел три океана, работал матросом, первым помощником капитана. И за те же годы — выпустил шестнадцать книг, работал в «Новом мире»… Конечно, вспоминается замечательный прозаик-мореход Виктор Конецкий с его корабельными байками. Но у Игоря Дуэля свой опыт и свой фарватер в литературе. Герой романа «Тельняшка математика» — талантливый ученый Юрий Булавин — стремится «жить не по лжи». Но реальность постоянно старается заставить его изменить этому принципу. Во время работы Юрия в научном институте его идею присваивает высокопоставленный делец от науки.
Ну вот, одна в большом городе… За что боролись? Страшно, одиноко, но почему-то и весело одновременно. Только в таком состоянии может прийти бредовая мысль об открытии ресторана. Нет ни денег, ни опыта, ни связей, зато много веселых друзей, перекочевавших из прошлой жизни. Так неоднозначно и идем к неожиданно придуманной цели. Да, и еще срочно нужен кто-то рядом — для симметрии, гармонии и простых человеческих радостей. Да не абы кто, а тот самый — единственный и навсегда! Круто бы еще стать известным журналистом, например.
Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света. Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса — который безусловен в прозе Юрия Мамлеева — ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь. Главная цель писателя — сохранить или разбудить духовное начало в человеке, осознав существование великой метафизической тайны Бытия. В 3-й том Собрания сочинений включены романы «Крылья ужаса», «Мир и хохот», а также циклы рассказов.
…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…
Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.