Карт-Офелия (заметки картофелевода-практика). Настольный деревообрабатывающий универсальный станок...("Сделай сам" №1∙2001) - [47]

— Ну! — сказала сковорода. — Коли не было бы меня, чумички, так тебе не на чем бы было прыгать. Но погоди! Погоди!.. Вот на тебя тесто положат.

— Не смеют!..

Но оно только успело выговорить: «Не сме…», как вдруг: шлеп! И на него вывалили целую большую ложку кислого-прекислого теста…

Батюшки! Как оно обозлилось! Закричало, заворчало, забрызгало.

— Куда лезешь, кислятина!!!

Но кислятина преспокойно расползлась по всей сковороде как будто ни в чем не бывало.

— Вот видишь! — сказала сковорода. — Я на огне, ты на мне, а тесто на тебе!

Но масло ее не слушало. Оно кричало, ворчало.

— Прочь, прочь, глупый блин!.. Сейчас тебя снимут, снимут! Прочь, прочь, прочь!

— Как бы не сняли, — сказала сковорода, — видишь, какое скорое, да не спорое.

Но действительно, подошли, подсунули ножик под блин и подняли его.

— Что, что, что, что?! — закричало, обрадовавшись, масло. Но не успело оно хорошенько расчтокаться, как вдруг — шлеп!.. Тот же блин, да другой беленькой сторонкой, так-таки, прямехонько, на самую серединку.

Ну, тут уж масло совсем обозлилось, просто вышло из себя и все в блин ушло. Уж оно там кипятилось, ярилось, возилось, ин-да весь блин горой вздуло и стал весь блин комом.

— Ну, — сказала кухарка Матрешка, — первый блин всегда комом.

Взяла она его, раба Божьего, со сковороды, без всякой церемонии, просто руками — и прямо в рот… Туда ему и дорога! Не долго жил, мало нагрешил.

Испекла Матрешка другой блин, да на таракана наступила.

— Наше место свято! Пожалуй, подавятся господа, будет мне беда!

Скорехонько со сковороды стащила — и прямо в рот… Туда ему и дорога!

Испекла третий блин, да кошка Машка, блудница-канашка, за снетками на стол вскочила.

— Брысь, подлая!

Стала ее выгонять, хлестать… глядь! А блин совсем сгорел, черней угля стал… Скорехонько со сковороды стащила — и прямо в рот… Туда ему и дорога!

Испекла четвертый блин, да кум Матвей пришел. Юлил, лебезил, всяки мины подводил. Болтал, болтал, лясы да балясы распускал. Ушел… глядь! А на сковороде один уголь пригорел.

— Ах, чтобы ему прямо со сковородки, да поперек глотки!..

Чистила, чистила, насилу уголь отодрала.

Пятый блин стала печь — оказалась в масленке течь… Туда, сюда.

— Батюшки! Матушки! Все масло на плиту убежит… Давно, поди, надо масленку переменить, да на огонь-то не ставить. Вишь, треснула, поганая!..

Перелила наконец маслице в кастрюлечку. Все ладнехонько обрядила, только пятый блин спалила.

— Ах ты!.. Непутный! Чтоб тебя огнем спалило.

Однако все-таки остатки в рот упрятала… Туда им и дорога!

Шестой блин испекла, наконец, как бы должно!.. Больно уж хорош вышел! Пухлый, румяный, крупитчатый, рассыпчатый, что твой кум Матвей… Не утерпела, пятый горький блин им заела. Туда ему и дорога!

Седьмой блин вышел еще лучше.

— Эх, что, мол, эта и за кухарка Матрешка. Молодец баба блины печь!

И в награждение без хлопот прямо его в рот… Туда ему и дорога!..

Пекла, пекла, пекла — индо живот вспучило. Глядь, поглядь! Хвать, похвать! А в чашке-то уж дно видно.

— Ах ты пакость!.. Гля-кось: все тесто спалила!.. Оказия!.. Нешто побежать к соседям — тестица попросить.

Платочком накрылась, чашечку захватила. Побегла.

Просила, просила… нигде не дают.

— Ах вы непутящие! А пуще всего Стешка… У! чер-ерт баба!..

Сцепились, бранились, ругались, расплевались, разошлись. Как быть должно!

Пришла назад. Тошнехонько! Платочка с головы не сняла — в кабак побегла. Две косушки пропустила, от сердца отлегло. Развеселая такая домой пришла, песню петь зачала.

Уж как кум куму до крайности любил,

Для кумы он во Китай-город сходил…

Сидит, поет и ухом не ведет. Море по колено. Приходят господа.

Стали Матрешку бранить, ругать, пьяницей называть.

— Да нешто, говорит, сегодня не маслена?.. И в маслену-то отдыха нет… Господи! Жисть-то горемычная!.. — и разревелась.

Разумеется, обозлились, затопали, закричали и вон Матрешку прогнали.

Туда ей и дорога!..

…

Это присказка, не сказка, погоди, сказка будет впереди.

Жил-был Царь-Блин с Царицей-Масленицей. Царь был жирный, Царица — масленая. И ели они целый день и целый год и каждый год блины. Вместо чаю утром блины, завтракали блинами, обедали блинами, ужинали блинами, спали на блинах и покрывались блинами.

Как только встанут, умоются, Богу помолятся — так несут, тащат им слуги верные блинов, блинов, блинов — красных, белых, пшеничных, гречневых, кислых, пресных, сдобных, молочных, татарских, бухарских, монгольских.

Сидят друг против дружки Царь с Царицей и все едят, едят, едят — едят и улыбаются, друг на дружку любуются. А масло так и течет у них по губам.

— Ах, — говорит Царь-Блин, — если б ты, Царица-Красавица, стала бы вдруг блином?

— Ну, так что ж? — спрашивает Царица.

— А так бы взял бы тебя, да и съел.

Царица улыбнулась, и у нее на глазах масло выступило.

— Ну, а потом что?

— Потом ничего! Нашел бы другую царицу и тоже бы съел.

Царица оттолкнула от себя блин и поморщилась.

— Какой он горький да пресный, — сказала она.

— А это оттого, — сказал Царь, — что кухарка Марфушка не умеет печь блины. Надо другую кухарку искать. Позвать, — говорит, — сюда кухарку Марфушку.

И только успел сказать, побежали, покатили, понеслись слуги, спешники, приспешники, скороходы, скоролеты, к ногам крылышки для скорости привязаны, — катят, летят, сломя голову.