Карнавал короля Иеронима - [13]

Взгляд, высказанный Берканьи, не был новостью для Германа и не удивил его. Такие идеи распространялись даже немецкими учеными и дипломатами и находили некоторое сочувствие в публике в это печальное время общего упадка духа, когда люди, не чувствуя в себе достаточно сил для протеста, искали успокоения в бесплодных мечтаниях. Герман еще не перешел того юношеского возраста, когда сердце готово увлекаться всякой идеей, облеченной в блестящую оболочку трескучих фраз, и не спрашивал себя, что кроется в ее основе. Ему было несколько странно слышать все это от француза, но и тут он увидел только справедливое признание великих заслуг его соотечественников в области мысли.

— Благие намерения вестфальского правительства глубоко радуют меня! — воскликнул с живостью Герман. — Немецкие курфюрсты и короли, за исключением немногих из них, не избаловали нас особенной благосклонностью к нашей литературе. Сам Фридрих Великий дискредитировал ее у французов, хвалясь тем, что не читает ни одной немецкой книги. Но это не помешало нашей литературе сделаться великой и могущественной, к ней вполне подходит прекрасное французское выражение: «La republique des lettres». Если ей можно пожелать большего совершенства формы, то французской литературе не мешало бы приобрести большую глубину со стороны мысли и содержания. Обе великие нации, связанные теперь блестящей лентой Рейна, призваны понять и пополнить друг друга, недавняя ненависть может перейти в обратное чувство…

Эти слова вызвали улыбку на лице Берканьи.

— Вы улыбаетесь, — сказал Герман, — но, как вам известно, еще Карл Великий господствовал над обеими нациями, он как бы провидел огромную империю, которая, тысячу лет спустя, создалась при Наполеоне. Мне кажется, что сам Наполеон, основывая смешанное Вестфальское королевство, имел в виду сделать из него очаг для объединения двух наций…

— Как глубоко и основательно поняли вы задачи нашего правительства! — сказал Берканьи тоном, в котором более тонкий наблюдатель, чем Герман, увидел бы явное нетерпение. — К сожалению, масса всяких дел лишает меня возможности долее и чаще беседовать с вами. Вы должны непременно получить кафедру в Геттингенском университете, и вы получите ее. Я сам буду хлопотать об этом, а пока у вас будет здесь приятное и выгодное занятие, которое вполне соответствует вашим способностям. Мы должны начать с ближайшего, чтобы не усложнять дела, я прежде всего приступлю к точному исполнению приказаний нашего короля. Видите ли, мне поручен надзор… нет — это не подходящее выражение, — я должен следить, насколько литература согласуется с политикой, главная задача которой счастье народов. Император Наполеон ясно видит, что немецкая мысль по эту сторону Рейна представляет силу, с которой он должен считаться. Известны ли вам слова Наполеона: «Свобода мысли — завоевание нынешнего столетия; я хочу иметь свободную прессу, но желаю также знать, какие мысли и идеи бродят в головах!»

Герман усмехнулся.

— Этого легко достигнуть, — сказал он, — стоит только императору предоставить свободу прессе, и он узнает, что бродит в головах.

Берканьи был на минуту озадачен, затем добавил с живостью:

— Верное замечание! Нужно только переставить фразы! Император желает сперва узнать, что думают немцы, а затем перейти к свободе прессы. Но поймите, что он может узнать мысли, занимающие немцев, только через тех, кто следит за движением прессы. Вы должны помочь нам в этом, милостивый государь, потому что представляете собою того талантливого человека, которого я так долго и напрасно отыскивал. Мы совершенно сходимся в образе мыслей, но я не имею тех сил, какие даны вам.

— Вы очень добры ко мне, ваше превосходительство, — ответил Герман, — но я не совсем понимаю, чем я могу служить вам.

— Вы должны представлять мне краткие отчеты о немецкой литературе, содержании и направлении тех сочинений, которые оказывают наибольшее влияние на читающую публику, руководят ее мыслями и ощущениями. Понимаете ли вы, чего я хочу?

— Письменные отчеты? — спросил нерешительно Герман, не потому, что у него появились какие-либо сомнения относительно чистоты намерений начальника французской полиции, но скорее от недоверия к собственным силам.

— Разумеется, письменные! — воскликнул Берканьи. — Я прошу у вас кратких, точных отчетов, без всяких лишних подробностей, в них должны заключаться сведения об авторах, их общественном положении, направлении и прочее.

— Это нелегкая задача! — заметил Герман, — не знаю, буду ли я в состоянии…

— Мне кажется странным, как может быть подобная нерешительность у человека с таким смелым полетом мысли! — прерывал своего собеседника Берканьи. — Умственное объединение двух великих наций, живших до этого своей самобытной жизнью, не может совершиться без затруднений. Если французы нередко поступают торопливо и необдуманно, то немцы слишком много думают и везде видят невозможность. Возьмите пример с Виллье. Это — замечательно умный человек, который пользуется одинаковым уважением во Франции и в Германии… Принимайтесь за дело без всяких колебаний и раздумий. Когда я увижу то, что вы представите, мне будет легче объяснить вам, что именно нужно. Вам представляется возможность оказать великую услугу вашему отечеству, а я могу доложить о его нуждах и стремлениях королю, как только с вашей помощью дело достаточно выяснится для меня!.. Вы будете обеспечены с денежной стороны, и потому можете спокойно работать. Выписывайте все книги и газеты, какие сочтете нужным, а затем подадите мне счет, не исключая, разумеется, стоимости корреспонденции. Имейте также в виду, что теперешние занятия послужат прекрасной подготовкой для вашей будущей профессорской деятельности. Со временем я отрекомендую вас историку Миллеру, он, как вам, вероятно, известно, вышел из министерства и назначен попечителем всех высших учебных заведений в государстве. Но об этом поговорим впоследствии, теперь мне необходимо знать: согласны ли вы на мое предложение?