Карлица - [4]

III

Беженской процедуре Абдуллы и Мадины суждено было растянуться на долгие годы. Девять лет находились они на общественном довольствии, в положении неприкаянных жителей Королевства Бельгии без права на работу. Абсурд их статуса «временно допущенных к проживанию» казался им полным и непреодолимым. Папка с шестизначным номером перемещалась из одного департамента в другой. Несколько раз им приходили заказные письма с приказами покинуть территорию Бельгии за подписью каких-то адъютантов.

Каждый раз бесплатный адвокат отсылал в ответ заранее заготовленные многостраничные апелляции. При виде почтальона, подходящего к их дому, они испытывали болезненный страх. Последний отказ, после которого апеллировать было не принято, они получили в солнечный мартовский день 20.. года. За широким окном, покрытым пыльными разводами дождевых капель, появился почтальон с жидкими и длинными усами под кастрюльной фуражкой с сине-красной полосой. Он приставил свой велосипед к стене дома между парадной дверью и окном. Раздался резкий звонок в дверь. Абдулла вздрогнул всем телом и бросился, как ему показалось, с небольшим опозданием к двери. Расписавшись в получении заказного письма, он вошёл обратно в дом, распечатал конверт, достал из него скреплённую стопку листков и передал их в руки жены. Та присела на диван рядом с четырнадцатилетней дочкой, обе склонили головы над письмом. Те же волнистые каштановые волосы, та же ровная спина, то же имя: Мадина. Лучшая ученица греческо-латинского направления всматривалась в вычурный многостраничный текст с понятными по отдельности словами, но лишёнными всякого смысла предложениями и абзацами. Тем временем Абдулла нервно мял упругими пальцами конверт и вдруг достал из него голубой вкладыш. На вкладыше было написано: «Адреса организаций, помогающих уехать назад в ваше отечество». Дочка, тихая, задумчивая, не носившая мусульманского платка красавица, похожая в своём строгом школьном платье со сборками на испанскую сеньориту, принялась плакать, тихо сотрясая головой. Жена Абдуллы, которую скорее можно было принять за старшую сестру, чем за мать, гладила рукой собранные для школы в гладкий хвост волосы Мадины. Абдулла смотрел в упор на отпечатки пальцев на стекле микроволновой печи, которую он так тщательно вымыл изнутри перед недавним переездом из одного съёмного дома в другой. Сколько их было, этих переездов, — шесть, семь? Стол, стулья, просиженный, потемневший от старости диван, кухонная утварь — всё куплено в комиссионном магазине «Круговорот». На столе стояла фруктовая ваза с обнесёнными белой порошковой плесенью мандаринами и гниющими коричневыми грушами. В зеркале над столом он увидел свои напряжённые печальные глаза, заметно поседевшие виски. Ехать назад домой без денег, прожив почти десять лет в богатой, благотворительной и терпимой Западной Европе, — он заранее примерял на себя это унижение, которое ему придётся пережить.

В последующие дни Абдулла кричал на плачущую жену и, не позавтракав, уезжал с утра на велосипеде к знакомым чеченцам. Поездка на велосипеде в ближайший город успокаивала расшатанные нервы, удаляла его на безопасное расстояние от ночных кошмаров. Похабно смеющаяся карлица из министерства приглашала его на танец, превращалась в огромного душегуба в тюбетейке, который кружил его в сильных руках, щекотал чёрной бородой, не выпускал из приторно пахнущего объятия, шептал в ухо, что скоро его зарежет и будет выписывать круги вальса с двумя Мадинами по очереди. Он пробуждался, и в резко распахнутые двери спальни врывались люди в чёрных масках. Ему приказывали одеться, заталкивали в грузовик, везли на вокзал, сажали на поезд. Долгие дни и ночи ехал он в вагоне с решётчатыми окнами, в бреду и из последних сил задавал вопросы охраннику, который доверительно признавался после недолгого молчания, что его везут в тюрьму в Казахстан.

Гладкая тёмно-красная велосипедная дорожка на одном участке его пути прерывалась коротким отрезком булыжной мостовой. Абдулла вставал с сидения и на прямых ногах прокручивал педали. Грудная клетка приятно расширялась, упругие потоки воздуха омывали широко раскрытые глаза, готовые тут же закрыться от летевшей навстречу мушки или веточки неподстриженного куста. Его пальцы крепко сжимали руль, ноги ритмично прокручивали педали недавно купленного велосипеда. В первый месяц жизни в Бельгии Абдулла подобрал выброшенный на улице подростковый велосипед. На этом обвешанном покупками вьючном ослике китайского производства исколесил он не один мусульманский квартал Брюсселя. Из-за тёмно-русых волос его принимали за русского или поляка. Когда он попытался один раз на своём зачаточном французском объяснить продавцу на арабском рынке, что он чеченец и мусульманин по происхождению, то тот только громко засмеялся жёлтыми зубами и чёрной бородой ему вслед. Ветерок приносил ему из-за оград вилл запах азалий и сухой хвои, запах Кавказа, запах разрушенного войной родительского дома. Он думал о страхе маленьких народов быть завоёванными, о том, что раньше люди воевали за независимость и право говорить на родном языке. Сегодня же в Бельгии тысячи приехавших чеченцев, ингушей, осетин, армян и грузин ходят в школу, учат голландский язык, так и остающийся для большинства из них языком уличных голубей или, в лучшем случае, языком цирковых собачек.