Карл Великий - [88]

Глава девятая Твой слон – в Багдаде

Фихл Абьяд Аль-Мансури ибн-Абуль-Аббас[63] – Белый Слон Аль-Мансура ибн-Абуль-Аббаса – таково было отныне его полное имя, а коротко его поначалу звали Фихл Абьядом, но постепенно все чаще и чаще стали называть Абуль-Аббасом. Связано это было с одной из многочисленных шуток юного принца Харуна, прозванного ар-Рашидом, что в те времена поарабски помимо всего прочего обозначало «острослов». Харун частенько навещал Фихл Абьяда, чтобы покататься на его широкой спине и позабавиться разными фокусами, коим слон был обучен во множестве. Часть этих фокусов досталась слону в наследство от незабвенного Ньян Гана, а некоторым он научился уже здесь – у своего нового попечителя, Аббаса, незаконнорожденного сына халифа Аль-Мансура. Слон стал для этого обделенного отцовской лаской юноши смыслом всей жизни, он проводил при слоне все свое время, ухаживал и заботился, а иногда даже спать оставался в стойле Фихл Абьяда. Ему нравилось гладить шершаво-мягкую кожу великана, а больше всего – разговаривать с ним и чувствовать, что порою Фихл Абьяд понимает сказанное и сочувствует, если говорится о чем-то печальном, или смеется, когда рассказывается нечто остроумное. Какое же это было удовольствие – заглядывать в такие минуты в умные глаза слона!

И вот как-то раз, сидя в компании друзей и придворных, Харун, вместе со всеми наслаждаясь зрелищем игр Фихл Абьяда с Аббасом, вдруг сказал:

– Еще неизвестно, кто кого обучает – слон Аббаса или Аббас слона. Сдается мне, этот слон и есть настоящий отец сироты. Да и окончание полного имени Фихл Абьяда тогда получает особенный смысл, не правда ли?

Шутка возымела успех, и вскоре слона все чаще стали кликать Абуль-Аббасом, а его попечителя – Аббасом ибн-Фихл Абьядом, то бишь Аббасом, сыном Белого Слона.

В то время халиф Аль-Мансур, великий основатель и строитель Багдада, скончался от тяжкой болезни, разъевшей внутренности, и место на багдадском троне занял его сын Аль-Махди ибн-Аль-Мансур. Он совсем не интересовался слонами, считая их давно вышедшими из моды и бесполезными животными. Особой милостью нового халифа пользовался купец и путешественник по имени Синдбад, который и впрямь много поездил по белу свету, но главное – обладал великолепным даром выдумывать всевозможные небылицы о своих странствиях. В отличие от своего отца, Аль-Махди любил спать с утра до полудня, а ночью сидеть у огонька и слушать разные сказки. При дворе Синдбад получил прозвище ас-Самир, что значит – «ночной собеседник», а вот среди жителей Багдада он был гораздо больше известен под другой кличкой – Синдбад аль-Каззаб, то бишь – Синдбад-болтун.

И вот этот-то Синдбад внушил халифу Аль-Махди мысль о том, будто слоны и прочие имеющиеся в Багдаде диковинки – пустяк по сравнению с тем, что ему доводилось видеть во время путешествий. Чего стоила, к примеру, байка о том, как однажды он и его спутники причалили к некоему острову, который на самом деле оказался спиной громаднейшей рыбины.

Мол, рыба эта уснула много десятилетий тому назад, оставив над поверхностью воды свою спину, и спина обросла землей, травой, деревьями, населилась зверями и птицами. Естественно, халифу захотелось иметь у себя если не саму эту рыбу, ибо едва ли возможно было провести ее из моря вверх по Тигру, то хотя бы внучку или правнучку, которая по идее должна в размерах уступать раза в три. Каково было бы устроить пир и угостить собравшихся масгуфом из такой рыбехи!

Хотя Бенони бен-Гаад и добился от халифа, чтобы взамен неудавшегося брака Ицхака с юной племянницей государя ему выплатили хорошее денежное вознаграждение в размере двадцати тысяч дирхемов, обида угнездилась в душе еврея и стала свербить, как режущийся у младенца зуб. Как ни злился он на сына, оказавшегося столь жестоковыйным, Ицхак твердо стоял на своем убеждении, что даже ради получения родства с самим халифом нельзя предавать веру предков. И Бенони смирялся, глубоко в душе понимая – сын прав.

На второй год после возвращения в Багдад Бенони отправился на Запад, взяв с собой сына и верного Рефоэла. Шли годы, Ицхак рос, становился мужчиной, слон жил при дворе уже нового халифа и ничем не был виноват в том, что Ицхак не женился на юной Джуме, отданной в гарем султана Басры. И вот о чем они заговорили однажды вечером, сидя в иерусалимской гостинице:

– Хотел бы я сейчас отведать слоновьего хобота, – сказал вдруг Ицхак с загадочной улыбкой.

– Чего это вдруг? – удивился Бенони.

– Просто вспомнилось, как нас угощали в Читтагонге.

– Проклятый слон, – проворчал Бенони. – Я так на него рассчитывал! А в результате юная племянница халифа уплыла в Басру.

– У нее был слишком похотливый взгляд, – вставил свое слово Рефоэл. – У наших жен не должны быть такие бесстыжие глаза.

– Однако она иногда снится мне во сне, – признался Ицхак. – Халиф все же отменная скотина!

– Зато он теперь корчится в своем Джаханнаме[64], – усмехнулся хитроглазый Фоле. – Туда ему и дорога.

– И все же мне кажется, мы недостаточно отмщены, – сказал Ицхак, вновь удивляя своего родителя подобными речами.

– Я тоже так считаю, – кивнул Бенони с радостью. – Болван Аль-Махди окружил себя глупыми болтунами типа Синдбада аль-Каззаба, которые как сыр в масле купаются, а настоящие купцы, способные достать нужную вещь даже с луны, у него не в почете. Следовало бы какнибудь проучить его.