Карфаген должен быть разрушен - [7]

— У меня дома книги, — начал ромей, легко выговаривая слова чужого языка. — Я хочу сказать — библиотека царя Персея.

«Начало хорошее! — подумал Полибий. — Книги, значит, не тюрьма».

— Двадцать мешков книг. Свиткам тесно.

— Понял! — подхватил Полибий, не узнавая своего голоса, приобретшего заискивающие нотки. — Свитки надо вынуть, просушить, сложить…

— По авторам и предметам, — добавил Павел. — Философа к философу. Историка к историку. Я же покину этот дом. Он будет библиотекой.

Ромей внезапно умолк. По лицу его пробежала тень. Он повернулся и быстро вышел.

Не успел Полибий опомниться, как из-за колонны вышел черноглазый человек.

— Меня зовут Исомахом, — представился он. — Я — раб Эмилия Павла. Господин приказал тебе прислуживать. Я из Эпира. О судьбе нашего народа ты, верно, знаешь.

— Я — Полибий, сын Ликорты, ахеец. Мы, ахейцы, не успели заключить договора с Персеем. Поэтому нас не обратили в рабство, а потребовали выдачи тысячи заложников. Я — один из тысячи.

— Ваше счастье! Нас же выгнали из домов, заковали в цепи, посадили на корабли. Теперь города Эпира пусты. Ни людей, ни животных. Моя родина превращена в пустыню.

— Да, это страшно, — посочувствовал Полибий. — В один день превратить целый народ в рабов! На это способны только ромеи. Но ты догадываешься, почему они так жестоко поступили именно с вами, а не с теми, с кем вели войну?

Исомах задумался:

— Может быть, потому, что наш Пирр вторгался в Италию и громил ромеев?

Полибий помотал головой:

— Вряд ли! Ромеи — народ расчетливый. Они руководствуются не обидами, а выгодами. Если поработить и вывезти македонян, с севера вторгнутся фракийцы, народ многочисленный и воинственный. Пока ромеям не до них. Вот они и оставили македонян, как свою пограничную стражу. А вы жили в глубине Эллады.

— Именно, жили! — подхватил Исомах. — А теперь по всей Италии прозябаем. Хорошо еще, я к Эмилию Павлу попал. Жаль мне его, хоть он и ромей.

— Это почему же?

— Как, ты не знаешь? Он за несколько дней потерял двух младших сыновей. Один умер в день, когда на Марсовом поле решали вопрос о триумфе. Рабы болтают, будто Павел там сказал: «Пусть лучше боги покарают меня, чем республику». Вот и покарали. А другой, Гай, совсем мальчонка, умер через пять дней после триумфа.

— Он македонского царя спас, — продолжал Исомах после паузы. — Отца упросил, чтобы его и царевичей не казнили.

— А у нас все уверены, что Персей и его сыновья казнены.

— Живы они. Их куда-то отправили.

Раб махнул рукой.

— Пойдем к столу. Там и поговорим.

В триклинии[17], куда прошли Исомах и Полибий, был накрыт небольшой стол, подле которого стояло ложе. Полибий придвинул к себе миску с кашей.

— У нас ромеев кашеглотами называют, — сказал он с улыбкой.

— И у нас их так дразнят. Но дома они обед с яйца начинают. Поговорка у них такая есть, «аб ово» — «с яйца». Пошлют тебя на Форум — здесь так агору называют — за провизией. Придешь. Начнешь отчитываться: купил, мол, то-то и то-то. Видел того-то и того-то. А тебе скажут: аб ово, то есть по порядку.

— Ты мне о яйце напомнил. Давай я его накрошу.

Он накрошил яйцо в кашу и принялся за еду. А его собеседник взволнованно заговорил:

— Жена у меня рано умерла. Позора нашего не испытала. На помосте меня продавали, как скотину, зубы смотрели. С сыном разлучили. Я попытался узнать, кто его купил, да оказалось, не римлянин. А Италия велика, где его найдешь. Сам же я сперва к Катону попал.

Полибий отодвинул миску. Имя Порция Катона было ему известно. Ахейские послы, возвращаясь из Рима, много рассказывали о неуступчивости Катона. «Если бы сенат состоял из одних Катонов, — говорил один из них, — быть бы нам всем в рабстве!»

Исомах налил из кувшина в фиал желтоватую жидкость и пододвинул фиал к Полибию:

— Попробуй! Это мульс. Из меда с вином делают.

Полибий сделал глоток. Напиток был приятным.

— Так вот! — продолжал Исомах. — Суд у себя на дому этот Катон устроил. Свод законов для рабов выдумал, хуже драконовского[18]. На стену приколотил. За неряшливость, за обман, за воровство, за каждый проступок — особое наказание. И рабы руки должны поднимать открыто, словно граждане экклесии[19], чтобы господин видел, кто как судит. Если постановили пороть, господин собственноручно выпорет.

— Ну и изверг! — вставил Полибий. — Придумать же такую пародию! Это он не только над рабами, но и над эллинской демократией издевается!

— А со мной, — продолжал Исомах, — такое дело вышло. Приспособил меня Катон с детьми заниматься. Не прошло и месяца, как один из родителей за старательность дал мне лишний асс. Я его истратил, посчитав, что это вознаграждение мне, а не дополнительная плата господину. Стало это Катону известно. Собрал он рабов и выступил как обвинитель. Спор между рабами-судьями возник — считать ли утайку обманом или воровством? Голоса поровну разделились. Катон присоединился к тем, кто считал воровством. И приговорили меня к ссылке на мельницу[20]. Но моим спасением стала жадность Катона. Пожалев свои две тысячи сестерциев, он перепродал меня Эмилию Павлу.

Бросив на собеседника взгляд, Исомах увидел, что тот уронил голову на плечо.