Карфаген должен быть разрушен - [64]

— Ты прав, — согласился Андриск. — Фортуна привела нас в Остию, чтобы преподать еще один урок ненависти.

НА РАСПУТЬЕ

В доме Эмилия Павла царила суматоха. Переписчики книг под наблюдением Исомаха собирали и увязывали вещи Полибия. Сам Полибий, уединившись в таблине, просматривал свитки. Буквы прыгали перед глазами. Через несколько дней отъезд, ждали, пока соберутся в Рим оставшиеся в живых ахейцы. За это время надо успеть сделать выписки. Кто знает, как сложится судьба? Найдутся ли в Ахайе необходимые книги и будет ли время их читать? А ведь историю не оборвешь на полуслове. Главные мысли не высказаны…

Полибий потянулся к каламосу. «Главные мысли» — так назвал Эпикур одно из своих сочинений, в котором объединил разрозненные заметки. Но история — это связь времен, последовательный ряд событий, происшедших в круге земель. Историк — в прокрустовом ложе пространства и времени, и свои главные мысли он может высказать попутно при объяснении причин событий и рассказе о царях, полководцах, политических деятелях…

Отворилась дверь, и на пороге возник Менилл, пышущий здоровьем и источающий благовония.

— Боги мои! — воскликнул Полибий, бросаясь к другу. — Что нового в твоей благословенной Александрии?

— В Александрии все по-старому, — отвечал кариец. — Так же сияет Фаросский маяк, и на его свет, как бабочки, слетаются крылатые корабли. Ученые составляют каталоги книг и высматривают в ночном небе неизвестные нашему миру созвездия. Имеется лишь одна новость, и она привела меня в Рим. Пришел к тебе за советом.

— Слушаю тебя.

— Мой повелитель решил жениться…

— И он послал тебя испросить согласия сената, — усмехнулся Полибий.

— Ты шутник. Пока еще до этого не дошло! Птолемей наконец сделал выбор. С тех пор как прошел слух о странной смерти Семпрония Гракха, царь бредит Корнелией. Разумеется, у него есть и политические расчеты. Но правда ли, она хороша?

Полибий удивленно вскинул брови:

— Хороша? Нет, прекрасна. И к тому же на редкость умна и образованна. Правда, если Птолемей рассчитывает на приданое, то он прогадал. У Корнелии нет ничего за душой, кроме триумфов ее отца.

— О каком приданом ты говоришь! — выкрикнул Менилл. — Мой повелитель так богат, что может не думать о таких мелочах.

— И все же ему не видать Корнелии, как своих ушей! — жестко проговорил Полибий.

— Почему ты так в этом уверен? Какую женщину не прельстит царская корона! К тому же мне известно, что у нее есть сыновья. После смерти Птолемея они станут царями.

— Постарайся понять, Менилл, — сказал Полибий мягко. — Корнелию нельзя сравнивать с другими женщинами, как ее отца — с другими ромейскими политиками. Слава Корнелии такова, что еще при жизни о ней рассказывают небылицы.

— Так это неправда, будто в ее дом заползли две змеи и Гракх убил самца, потому что жрец, к которому обратились, предсказал, что смерть самца принесет гибель хозяину дома, а самки — его жене?

— Разумеется, выдумка! Но правда то, что Корнелия — единственная женщина, ради которой можно пожертвовать жизнью.

— И все-таки мне придется выполнять поручение, — сказал Менилл. — Но что мы все о делах! Расскажи о себе. Ты что, меняешь дом?

— Жизнь! — сказал Полибий. — Нас отпускают в Ахайю.

— Но я не чувствую в твоем голосе радости!

— А чему радоваться! Если бы раньше отпустили… Ведь нас уже в Ахайе похоронили и чтут как мучеников. А поймут ли нас, когда мы вернемся? Не знаю…

— Как это все печально, — сказал Менилл. — Может, и впрямь лучше не ехать… Давай ко мне в Александрию. Мой дом будет твоим домом. Ты сможешь заниматься в лучшей библиотеке мира и кормиться в Мусейоне за царский счет.

— Благодарю тебя, мой друг. Но завтра я вместе со всеми плыву в Ахайю.

КОРНЕЛИЯ

Корнелия сидела у себя в комнате перед дверью, открытой в перистиль. Из памяти не выходили слова Полибия, сказанные им вчера при прощании: «Здесь я оставляю счастье».

«А мое счастье? — думала Корнелия. — Один за другим умирали дети. Из двенадцати осталось трое. А Публий? Что заставило его торопиться с браком?»

Из перистиля послышались шаги и скрип скамейки. Через несколько мгновений раздался звонкий голос Тиберия, и на душе матери стало спокойно.

— Учитель! Зенон пишет, что все люди — творения судьбы и что в каждом человеке — частица божества. Но почему же эти частицы гаснут, как искры в воздухе? Почему в мире столько зла?

— Этот вопрос поставлен тобою правильно, Тиберий, — послышалось в ответ. — Зенон бы на него ответил так: «В несправедливости, царящей на земле, надо винить не судьбу, установившую справедливый порядок, а самих людей, не понимающих велений судьбы…»

Снова скрипнула скамейка, и голос Блоссия стал затихать. Теперь они идут по дорожке сада и, достигнув ворот, повернут назад. Мысль всегда в движении. Поэтому Сократ ничего не писал. Только думал и говорил.

И вновь стал слышен голос Блоссия:

— Нет, не в дар дана человеку жизнь, а в долг, и судьба, как суровый заимодавец, ждет в конце пути, нередко отнимая долг по частям — слух, зрение, ноги, память. Поэтому то немногое время, что нам выделено, надо тратить на борьбу и на труд, дающий радость.

Корнелия вспомнила, что эту притчу сочинил какой-то мудрец — имя его она забыла — с самого каменистого из греческих островов, где старики кончали жизнь самоубийством, чтобы не отнимать кусок хлеба у молодых. Мудрость чаще всего спутница нищеты. Ведь и Блоссий явился три года назад в Рим с одной статуей Зенона…