Карьеристы - [4]

Мурза был уже здесь. Во фраке, поблескивая напомаженными волосами, сидел он за столиком вместе с господином Никольскисом и, скучая, дымил сигаретой. Увидев Домантасов, встал, вмял сигарету в пепельницу и, улыбаясь, приветствовал их:

— Опаздываете, судари мои!.. Мы уже давно здесь томимся. — Элегантно поклонившись и чуть приподняв руку дамы, прикоснулся к ней губами. — Вы будете королевой бала!.. Понятно, почему задержались, — сыпал он комплименты, любуясь ее красотой и нарядом.

Все были знакомы. Сначала разговор, касаясь незначительных тем, не клеился. Но когда кельнер подал заранее заказанное шампанское во льду, Домантене окончательно убедилась в том, что Алексас Мурза — человек не только с отличными манерами, но и прекрасно воспитанный. Правда, она и раньше встречалась с ним, и хотя беседы их бывали мимолетны, Зина благодаря женской наблюдательности успела прийти к выводу, что производит на этого красавца и любимца дам благоприятное впечатление. Сознание своей привлекательности придавало ей уверенность, независимость.

Только слишком уж педантично наглаженный костюм Мурзы немного не понравился ей. Эта изысканность делала его чересчур лощеным, недостаточно мужественным. Однако он все-таки был красив: стройный, высокий. Облик его, по единодушному мнению дам, как бы излучал свет. Фамилия совершенно не соответствовала внешности: в господине Мурзе не было ничего замурзанного, неопрятного…

Заиграл оркестр, и Мурза пригласил Домантене. Она улыбнулась мужу и исчезла в толпе танцующих. Домантас, оставшись наедине с Никольскисом, закурил. Долгое время оба молча рассматривали публику.

— Стало быть, приобщается к культуре наш Каунас, — нарушил молчание Никольскис, поглаживая черную бородку. — И смокинги, стало быть, и фраки… Взгляните только на туалеты дам! Элегантно, ничего не скажешь!

Домантас вопросительно уставился на него: сразу и не понять, серьезно говорит или иронизирует. Но мясистое, неподвижное, будто из глины вылепленное лицо его собеседника выражало лишь безграничное довольство и самим собой, и всем окружающим. Маленькие, заплывшие жиром глазки словно ощупывали бюсты проходящих мимо женщин, а основательно облысевшая голова то и дело кивала знакомым.

— Разве фрак — свидетельство культуры? — спросил Домантас.

— А вы как полагаете? Только на балах Каунас и показывает товар лицом. А так что? Временная столица[2]. Слишком уж напоминает она провинциальный городишко. Слишком много простонародья!

— Простонародья! — возмутился Викторас. — Вы же демократ, должны уважать народ!

— Разумеется! — не смутился Никольскис. — Демократия — моя глубочайшая, как бы это сказать, точка зрения… или, может быть, лучше — убеждение. Но не могу не заметить вам, господин Домантас, что в Литве у широких масс нет своих традиций, своей, стало быть, культуры. И, признаюсь, я не понимаю людей, которые «уважают народ».

Домантас насупился, замолчал. «Странный тип, — думал он. — Общественный деятель, экономист…» Ему хотелось найти слова, чтобы достойно возразить Никольскису, но танец тем временем окончился и к столу возвратились Зина с Мурзой. Никольскис покосился на Домантене.

— Мы тут с вашим, стало быть, супругом рассуждали о нарядных, очаровательных дамах…

— А мы превосходно потанцевали, — ответила Домантене.

— Но нам хотелось бы знать и ваше мнение, сударыня, — продолжал Никольскис.

— О чем? — живо заинтересовалась она.

Никольскис не сразу сообразил, о чем собирался ее спросить. Но тут же вывернулся:

— О современных, стало быть, женщинах.

— Мое мнение всегда противоположно мнению моего муженька, — отшутилась Домантене.

— Браво, сударыня! — вмешался в разговор Мурза. — Взгляды красивых женщин всегда должны противостоять взглядам их мужей. За красивых женщин! — И он, высоко подняв бокал и лукаво взглянув сквозь него на Домантене, выпил до дна.

— Присоединяюсь от всего сердца! — Никольскис осушил свой.

Домантас лишь пригубил шампанское и как-то поспешно закурил папиросу.

В словах Алексаса Мурзы, в его манере держаться сквозила самоуверенность человека, знающего себе цену. Домантас же чувствовал себя несколько скованно. Он был задумчив, недоволен ни собой, ни другими.

Некоторое время они молчали. Сидя напротив Домантене, Мурза не сводил с нее глаз, наблюдая, какое впечатление произвел его тост. Зенона потупилась, делая вид, что шокирована столь явным восхищением собой, однако ей было приятно, что красота ее замечена и высоко оценена.

Именно о ее красоте думал и Мурза. Он окончательно убедился, что Домантене просто необыкновенна. Чуть удлиненное пропорциональное лицо, гладкий лоб, прямой нос, полные, в меру подкрашенные губы и необычайно нежная кожа. На всем ее облике лежала печать совершенства, а нежный, умный, непринужденно кокетливый взгляд, искренняя, но сдержанная улыбка дышали таким очарованием, которое каждый замечает, чувствует, оно сразу же, при первой встрече говорит о красоте женщины. Мурза вспомнил, как во время танца мужчины поглядывали на нее и в душе, несомненно, завидовали ему.

Чтобы прервать затянувшееся молчание, Домантене заговорила первая:

— Господам, вероятно, скучно на балу?