Караван в Хиву - [78]

Ели и по российскому обычаю пропускали по нескольку добрых глоточков то под мясо, то под рыбицу, то как оно закусится башкирским медком или заестся здешними орехами.

Семен захмелел быстро, а захмелев, отодвинул еду и попросил крепкого чая. Пил, трезвел, снова пил и потел.

– С дороги в теле жажда скопилась, а вот теперь полегчало. – Он вытер толстые щеки полотенцем. Пристально посмотрел на Родиона Михайлова, потом на Ширванова, будто силился что-то вспомнить.

– Обычно в хивинские свары я не лезу, – пояснил Семен на вопрос, как он спас казака. – Сами кашу варят, сами пусть и обжигаются. И нынче хотел мимо проехать, да будто ослышался – человека мнут, а он кричит: «Братцы!» Сперва подумал, что кого из старых пленных изловили, а тут такой матерый свежий осетр с берегов Яика! – И вновь, который раз за вечер, внимательно присмотрелся к Родиону и неожиданно сказал:

– А мне твое обличие знакомо.

У Родиона светлые широкие брови поднялись над карими глазами едва ли не до середины огромного лба, и он, не в силах скрыть изумление, опустил пиалу на ковер.

– Ну-ка, напрягись.

– Как определили меня по сроку в солдатскую службу, недолго был приписан к Ставропольскому батальону, что в Самаре тогда стоял. А потом кинули нас с некоторыми товарищами в иной полк и послали усмирять башкирцев. Так вот, перед отъездом из Самары зашел я в лавку прикупить кое-что на дорогу. Вот там тебя и приметил, как гнулся ты под низковатым потолком, чтоб голову не зашибить случаем. Только, кажись, бороды-то о ту пору не было, ась? – И Семен наклонился вперед, с озорной улыбкой уставился в глаза Родиону.

– Верно же, не носил я прежде, лет пять тому назад, бороду, – поразился Родион.

– А купчина, хозяин твой, ниже ростом, но в плечах как бы не шире тебя. И большая черная родинка над бровью. Его и натощак не обойдешь!

Тут и Рукавкин не стерпел, вспомнил обличье купца Кан-дамаева, выкрикнул возбужденно:

– Вот уж память, братцы! – От нежданной встречи с земляком в далекой враждебной стране вдруг стало легко и радостно на душе. Будто и нет в двух сотнях шагов ханского дворца и злобного к россиянам Каипа, будто не добрая тысяча верст песками и дикими степями отделяет их от родного Отечества, а сидят вот они в тесном кругу, среди своих, и никакой заботушки о завтрашнем дне.

Семен происходил из семьи отставного сержанта Ставропольского батальона, из села Подгоры, что прилепилось на волжской излучине у начала Жигулевских гор. Всего их было четыре брата, но лишь старший из них Мироней остался в прежнем крестьянском сословии, потому как родился до того часа, когда выпал жребий Касьяну идти в рекруты. А по царскому указу дети солдат тоже обречены на пожизненную службу в армии. Они освобождались от подати и зачислялись в рекруты.

Каждому из трех братьев в свой срок пришлось оставить родную избу в Подгорах, двое ушли во флот и теперь где-то мыкают горе в соленых водах, а Семену крепко не повезло. Когда послали усмирять бунтовавших башкир, имел он смелость сказать господину секунд-майору, что не честь русскому воинству сгонять инородцев с их исконных земель. Прогнали Семена по «зеленой улице»[49], а как повалился без чувств, кинули в холодный амбар. Очнулся от того, что крысы в икры ног зубами впились, рвать было начали. Насилу отбился, благо два камня под руку попались, ими бил, не выпуская из пальцев.

– Потом бежал, – рассказывал Семен, потягивая обжигающий чай из широкой пиалы, и пальцы слегка подрагивали от воспоминаний пережитого… – Сперва к башкирцам, а как тех потеснили, подался за Урал, там наткнулся на дружка теперешнего Прова. С ним и еще с тремя ушли через киргизские улусы в Хиву. Тут и поступили в ханское войско наемниками.

Кононов спросил, почему, будучи за Уралом, не пошел в вольные сибирские земли? Семен ответил, усмехнувшись в усы:

– И там шарит уже крепкая боярская рука. Был тайный слух меж нас о земле мужицкого счастья, о Беловодье, да как туда путь сыскать? Вот и подались в теплые края, вслед за перелетными гусями. Только гуси по весне непременно домой возвращаются, а мы тут навечно, – вздохнул Семен, потом обреченно махнул рукой. – Все едино, кому служить, лишь бы батогами не били почем зря. А на Руси баре это любят.

– Ну и кто ты теперь нашему Отечеству? – спросил Григорий.

Семен покривил толстые губы, пожал плечами и молчал, отхлебывая чай. Потом вдруг сказал, не глядя Кононову в лицо:

– Думаю, воевать с Россией хан не отважится. А я супротив своих россиян, которые волей судьбы здесь оказались, не злобствовал.

– Шел бы с нами на Яик, в казаки, – предложил Федор Погорский. – С охотой примем в свой курень.

Семен хмыкнул, рассказал, как минувшим летом довелось ему повстречать в Хиве, среди бухарских караванщиков, беглого хромого мужика с Яика. Так тот сказывал, каково теперь там новопришлым: хватают и выдают в барские руки на истязание.

Рукавкин и Кононов переглянулись, поняли, что Семен ведет речь о Кузьме, который повстречался им в песках у пустой крепости. Данила поинтересовался, откуда у ханской стражи огнестрельное оружие? Семен в ответ рассмеялся:

– Вот так спрос! Да вы же и привозите.