Караван в Хиву - [77]

В полусотне шагов впереди отряда ехал важный хивинец в дорогом, накинутом поверх халата плаще. В белоснежной, закрученной на лбу чалме вставлен дорогой сияющий камень, а над ним воткнуто роскошное белое перо павлина. Сбруя на коне вся в медных сияющих бляшках.

– Узнать бы как, может, и вправду хан? – Маркел огляделся, у кого бы спросить, но улица была пуста, как в холерные дни: калитки в домах напротив, едва всадники показались в тесной улочке, тут же захлопнулись, люди попрятались, затаились за глинобитными стенами, и только ребятишки, проявляя неуемное любопытство, на миг выглядывали из-за стен и тут же прятались. Знали, что всадник с коня может и плетью достать, если не увернешься.

«В Москве, старики сказывали, случись царям выехать из Кремля, так народ всем скопом валит поглазеть. А тут – будто и не хан, а разбойная ватага въезжает в столицу, право…» – с удивлением подумал Маркел, и вдруг…

– Ох! – не поняв, что с ним произошло, он с трудом выдохнул: горло сдавило чем-то жестким и колючим. Темно-красные сполохи метнулись перед глазами. Вскинул левую руку к шее – аркан! Его поймали арканом, будто дикого необъезженного скакуна, и теперь изо всех сил тянут к себе. Успел подумать, что всадник не может конем сорвать его с ног на землю – слишком узкая улочка, а назад пятиться трудно.

И вспомнил, чему когда-то учил отец, который не раз сходился со степняками в конных сшибках на левобережье Яика. Последним усилием воли бросил тело врагу навстречу, а левой рукой рванул ослабшую петлю с шеи прочь.

Выхватил саблю, но сверху из седел упали сразу двое, набросили на голову халат, рот затыкают, чтобы не закричал о помощи, чем-то ударили по голове…

Маркел напрягся всеми мышцами, устоял, вскинул руку, чтобы рубануть саблей наотмашь, но и руку перехватили, крутят уже за спину. Без всякой надежды быть услышанным Маркел собрал остатки дыхания и крикнул из-под пыльного, пропахшего кислым чужим потом халата:

– Братцы! Спасите!

Вокруг чужие приглушенные слова, а затем зычный понукающий спешить покрик.

– Гей! – послышался вдруг над Маркелом чей-то зычный голос, тут же началась ругань; и Маркел проворно сорвал с головы вонючий халат. Оглушенный, помотал головой, приходя в себя. Осмотрелся, надеясь увидеть рядом родных казаков, но их не было. С ним успел поравняться конный отряд. Сотник, оттеснив своим конем богатого хивинца, остановил на Маркеле удивленный взгляд. И казак, еще не поняв, кто его заступник, видел перед собой белолицего, по-южному загорелого всадника с широкими и, как синь неба, голубыми глазами. И усы светлые, закрученные колечками, а не отвислые, как у хорезмийцев. Чуть позади голубоглазого сотника ехал солидного роста рыжеволосый и рыжеусый напарник – тоже явно не из коренных жителей.

И тут с коня Маркела окликнули:

– Эгей, брат казак! Из каких это краев тебя ветром сюда задуло?

Маркел не сразу даже сообразил, что вопрос задан на родном языке. Он посмотрел вслед поспешно отъехавшему хивинцу и непроизвольно, все еще будто в чадном угаре, откликнулся:

– Я-то с Яику, а караванщики из Самары.

Сотник обернулся к рыжеволосому товарищу, радостно сказал:

– Ты слышь, Пров! Земляки наши в Хиве объявились! Вот благо – своего из петли вынули.

Пров что-то неразборчиво ответил, а сотник, уже отъехав с десяток шагов, обернулся в седле и прокричал обескураженному казаку:

– Не бродите больше по одному – не тот час! А купцам скажи, пусть ждут к вечеру, наведаемся в гости непременно!

– А что ж, приходите, – только и нашелся ответить Маркел и тут же попятился за калитку: из-под конских копыт вдоль улицы тучей пошла белесая едкая пыль.

На подворье вышел улыбающийся Рукавкин, полюбопытствовал:

– С кем это ты разговором перекинулся? – присмотревшись к Маркелу, посерьезнел лицом. – Да что с тобой? Точь-в-точь выходец с того света! – выслушал торопливосбивчивый рассказ казака, в досаде плюнул на пыльную землю. – Вот мерзость человеческая! На живых людей охоту учинили, аршины заморские! Ведь могли увезти, и мы не знали бы – кто, куда! Где тебя искать? Канул бы как в прорубь. Похоже, что сколько нам ни жить здесь, а подлости от баев не будет конца, – и повернулся в дом рассказать о происшествии самарянам и казакам да предупредить Герасима, чтобы приготовил достойный ужин.

– Тоже самарянин, ты сказываешь? – переспросил Родион. – Да еще на воинской службе?

– Тут есть о чем нам подумать, – негромко проговорил Данила. – Быть может, и нам в чем посодействует.

Сотник – выше среднего роста, с отменной выправкой всадника, курносый и толстощекий – вошел во двор уверенной походкой, поздоровался со всеми крепким рукопожатием и назвался:

– Семен, Касьянов сын, а прозвищем Квас, ханский сотник, был в городе Хазараспе, что к югу от Хивы, на реке Амударье.

Данила Рукавкин радушно повел гостя в передний угол, где на ковре стоял самовар, в изобилии приготовлено жареное мясо, рыба, душистый мед, фрукты и штоф гданьской водки.

При виде штофа Семен махнул пальцами по обоим усам сразу, крякнул и с восхищением проговорил, чуть заметно картавя:

– Благодать вам, братцы! А среди этих мусульман, право, и запах водочки не унюхаешь. Разве что во сне привидится, будто забрел в наш прокопченный кабак да и спустил всю амуницию до гуньки! Эх, было времечко, да кануло тяжелой гирькой в холодную прорубь, только – бульк, и больше ни звука! Дома, бывало, грех под лавку, а сам на лавку.