Карабарчик. Детство Викеши - [58]

— Варнаки, конокрады, вон из моей волости! — затопал он ногами и, размахнувшись, стегнул кнутом рослого чернобородого цыгана. Викеша с ужасом ждал, что толпа сомнёт деда, но цыгане почему-то продолжали пятиться к палаткам. Они падали на колени, били себя в грудь и горячо просили о чём-то.

— Вон! Вон! — вновь донёсся до Викеши голос деда, и говорливая толпа цыган откатилась к лесу.

Дед вернулся к тарантасу, спрятал бляху в карман и повернул жеребца на дорогу в Долгое. Версты две ехали молча. Когда в нём улеглось волнение, он повернулся к внуку.

— Испугался, поди? — из-под нависших седых бровей глаза его смотрели с усмешкой.

— Дедушка, а за что ты цыган хлестал?

— Конокрады они, да и ребятишек таких, как ты, воруют.

— Правда? — Викеша недоверчиво посмотрел на деда.

— Раз говорю — значит, правда, — кивнул своей птичьей головкой старик и, не обращая внимания на внука, запел что-то церковное.

— Дедушка, почему они боятся тебя? Ведь их много, а ты один? А зачем ты вешал на грудь бляху? — не унимался Викеша.

Дед оборвал свое пение и, зевнув, перекрестил рот.

— Вырастешь — узнаешь.

Часа через два остановились возле волостной управы. На крыльцо вышел сторож. Увидя Булыгина, он торопливо сдернул с лысой головы заплатанный картуз.

— Василий Иванович, пожалуйте. — Он быстро сбежал по ступенькам и протянул было руку, чтобы помочь старшине вылезти из коробка, но тот сам проворно соскочил с сиденья.

— Распряги лошадь, поставь на выстойку, через час дашь сена, овсом не корми, — поднявшись на крыльцо, приказал дед и вошёл в управу.

Со скамей поднялись мужики и бабы. Хмурые, измождённые лица, суровые, недружелюбные взгляды… Поздоровавшись с писарем, дед надел свою бляху и занялся делами. Он долго перебирал какие-то бумаги, что-то отыскивал, читал и всё время ругал мужиков за какую-то недоимку. Викеша сидел рядом и тоскливо поглядывал на окна, за которыми звенели ребячьи голоса. Наконец, он не вытерпел и потихоньку выскользнул на улицу.

В тени, недалеко от палисадника, мальчишки играли в бабки. Викеша, подражая деду, заложил руки за спину и медленно подошёл к игрокам. Один из них, востроносый и худой, с весёлыми озорными глазами, был одет в домотканную рубаху и штаны, через прорехи которых виднелись голые коленки. Он расставлял бабки. Второй — краснощёкий крепыш с волосами цвета спелого овса — подбрасывал в руке налиток[38] Остальные сосредоточенно следили за «коном».

— Ты скоро, Сёмка? — второй мальчик выжидательно и спокойно посмотрел на оборвыша.

— Сейчас, — ответил тот и отошёл от «кона». — Бей!

Краснощёкий долго нацеливался, прищуривался, а когда метнул налиток — промахнулся.

— Ставь на промах три бабки, — скомандовал Сёма. Тут он увидел Викешу и быстро оглядел его с ног до головы.

— Ты с пчелиным волком приехал? — спросил он бесцеремонно.

— Я приехал с дедом, он старшина, — ответил Викеша.

— Так я и знал, что ты внук пчелиного волка, — уже насмешливо заметил оборвыш и лихо плюнул сквозь зубы.

— Ты знаешь, почему твоего деда зовут пчелиным волком? — не отставал Сёма.

— Нет, — тихо произнёс Викеша.

— Ну так я тебе скажу… Бывал на пасеке?

— У нас своя есть. Шесть ульев стоит.

— Ну вот. Видал наподобие шмеля такую тварь? Она в земле больше живёт. Завидит пчелу и убивает её жалом. Потом высасывает из неё мёд. Понял теперь? — Сёма покрутил пальцем возле носа Викеши. — Понимать тут надо, что люди говорят… В бабки будешь с нами играть?

Викеша покосился па раскрытые окна управы. Оттуда доносились просящие голоса мужиков и баб, сердитый голос деда:

— В острог посажу! — И, тяжело вздохнув, он тихо сказал:

— Буду, только у меня бабок нет.

— А деньги? — бойко спросил Сёма.

— Есть десять копеек.

— Давай сюда, — оборвыш заложил серебряную монету за щеку и начал отсчитывать бабки.

За игрой время пролетело незаметно, и когда с крыльца управы раздался голос деда: — Едем! — Викеша неохотно простился с ребятами.

Дорогой он спросил:

— Дедушка, а почему тебя называют пчелиным волком?

Старик круто повернулся на сиденье.

— Кто называл?

— Сёмка, один мальчик, с которым я играл в бабки…

— Твой Сёмка — дурак, — дед нервно потеребил свою бородёнку. — Не надо было тебе с шельмецами связываться. А об этом Сёмке я разузнаю, кто его родители.

Викеша жалел, что нечаянно подвёл Сёму, и чтобы исправить положение, сказал уверенно:

— В Долгой все так думают.

— А ты откуда знаешь?

— Ребята сказывали.

— Твоих ребят выпороть надо, и тебя заодно, чтоб не слушал разную брехню. — Дед сердито задёргал вожжами. Всю дорогу он сидел нахохлившись, как старая птица.

Дня через два после поездки в Долгое старик явился откуда-то пьяным. В большом булыгинском доме все притихли. В хмелю дед часто буянил. Больше всего доставалось младшему сыну Спиридону, тихому неловкому парню, который боялся отца, как огня. Так было и на этот раз.

— Эй, Спирька! — крикнул пьяный дед. — Студень ты трясучий. И в кого ты уродился такой — ни сено, ни солома! Ты возьми Стёпку, — говорил он про отца Викеши, — на дело мастак, умом не обижен, голыми руками его не возьмёшь, в люди выйдет. А от тебя, дохлятина, девки и те бегают. Женить олуха надо. Может, поумнеешь.