Капли дождя - [8]

Тынупярт почувствовал, как вздрогнули ее губы, но держалась она великолепно. Только шепнула; "Ты несправедлив", выпрямилась, даже улыбнулась и грациозно направилась к двери. Да, несмотря на сорок шесть лет, шаг ее оставался легким, фигура лишь чуточку округлилась. Завитая, подкрашенная, стянутая корсетом, в туфлях на высоком каблуке, которые так шли к ее статной фигуре, Фрида выглядела лет на десять моложе.

Она не забыла обернуться в дверях, улыбнулась, и ему, и другим больным, и их гостям. Фрида неизменно ведет свою роль, демонстрирует свойственное истинной даме пренебрежение к мелочам.

Кулдар помахал дедушке рукой:

- Я приду еще.

- Умный у вас мальчик, - сказала гладкощекая старушка, занятая тем, что заставляла мужа есть.

- Очень умный, - дожевывая сыр, согласился худой, сморщенный жизнерадостного вида старичок, - Повезло бы только ему с женой,

- Все ты ерунду мелешь, - пожурила старуха.

Тынупярт вспыхнул. Ему показалось, что старичок нарочно поддел его. Он сжал зубы, чтоб не куснуть в ответ. На этот раз воля взяла верх.

Андреас Яллак заметил своих гостей только тогда, когда они остановились у его постели. Может быть, вздремнул, большую часть дня он все еще спал или пребывал в каком-то тумане, между сном и явью. Определенно ему давали по-прежнему успокоительное или это следствие шока. Со слов врачей Андреас понял, что находился в шоковом состоянии. Тряхнуло так, что до сих пор еще не пришел в себя. Он не допытывался, что ему вводили, какими таблетками пичкали. Был спокойным больным. Чересчур даже спокойным, считала Элла. У врачей надо спрашивать, надо допытываться, врачи люди неплохие и не халатные, только дел вот у них невпроворот, бывает, забывают просто, хотя ни один медик, включая санитара, не смеет ничего упускать из виду. Только и врач тоже человек, так что и с него нельзя спрашивать больше, чем с себя. Сейчас, когда врачи бесплатные стали, все, кому не лень, шастают от доктора к доктору с пустяками всякими. Клиники и больницы переполнены, хотя и врачей и больниц теперь намного больше. Она, Элла, вековая сиделка, уже сорок лет проработала в клиниках и госпиталях и хорошо знает, что к чему. Сестры тоже замотаны, не говоря уже о санитарках, у которых и зарплата-то небольшая. Не всякий польстится на нее. К тому же санитарок мало предусмотрено, главный врач клянет вышестоящие инстанции и прочие учреждения, которые утверждают штаты, и ищет способы обходить предписания. Не будь готовых прийти на помощь больных из тех, что уже не лежачие, да не будь близких или родных, которые помогают, то не знали бы, как и справиться. "Если бы все были такие, как ты, одинокие, - говорила Элла Андреасу, - тогда беда чистая". Но тут же успокоила: не в упрек ему говорит, хотя каждый одинокий мужик и достоин осуждения. Не завязалась жизнь с одной бабой - бери новую, потому что семья основа народа и человечества, какая бы там власть ни была. Когда семьи разваливаются, когда мужики и бабы одинокими остаются, это словно костоед народ точит, как гниль выедает дерево. В один прекрасный день буря повалит наземь дерево, переломит истлевший ствол или вывернет его с корнем. Тут и народу конец. Ей, Элле, не повезло, в пятьдесят втором муж бросил, одну оставил с тремя детьми. Назначили его заведовать большим магазином, и стал он пить, путаться с продавщицами. Но она все равно не жалеет о своем замужестве. Вырастила двух сыновей и дочку, у сыновей уже свои семьи, и дочка с женихом отнесли в загс заявление. Детям она не давала баклуши бить, сызмала пристрастила к работе: кто во время летних каникул посыльным был, кто садовнику помогал, кто замещал продавщиц, ушедших в отпуск. Среднюю школу все окончили, старший сын работает и дальше учится, заочно, как теперь говорят. Через год Политехнический кончит. Ему уже сейчас предлагают место начальника нового цеха, но он не торопится, говорит, что сперва диплом получит. Так рассказывала о себе Андреасу Элла.

Вначале Андреас не обратил внимания на второго посетителя, заметил только гостью, но воспринял ее как-то странно, не целиком, а частями. Сперва руку с длинными, гибкими пальцами.

То, что это Маргит, он понял сразу, еще раньше, чем взгляд его остановился на ее лице. У Маргит были длинные, гибкие, будто наэлектризованные, пальцы. На указательном - старинное кольцо с рубином, оно-то и запомнилось Андреасу. Он знал, что и на другой руке у нее тоже кольцо. Кольца были ее слабостью, в этом она ему сама призналась. "Чем старше становлюсь, тем больше люблю их", - говорила Маргит, и при этих словах у Андреаса появилось даже подозрение, не прикидывается ли она. Но и без сверкающего огнем рубина он узнал бы руку Маргит, десять дней назад, в воскресенье, перед инфарктом, рука эта ласкала его, нежно заслоняла глаза, когда Маргит отдавалась ему. "Не смотри", - шептала она и наконец прижала к плечу его голову. Маргит говорила, что с такими, как у нее, пальцами она могла бы стать или пианисткой, или скрипачкой, но ее не влекло сидеть за роялем или пилить смычком, ее тянуло к технике, к спорту и мальчикам.

В длинных пальцах Маргит были цветы, ярко-красные гвоздики, она держала их возле грудей, груди были второй частью тела, на которую наткнулись сонные глаза Андреаса. От грудей глаза его поднялись выше, к плечам и шее, и только после этого он полностью охватил Маргит взглядом.