Капитуляция - [4]

Солдат прижался грудью к земле, но сердце не стало биться тише. Всей тяжестью тела он сдавил собственное сердце, и тогда в сердцебиении наступил перебой, и от страшного перенапряжения всех чувств он впал в забытье. «Здесь они меня не найдут!» — подумал он, как во сне. Ему пригрезилось, что они играют в жандармов и разбойников, как они всегда играли после школы. И, как всегда, никто не хотел быть жандармом, и тогда он сам вызвался быть жандармом, и разбойники, как полагалось по правилам игры, гонялись за ним, чтобы поймать его и повесить.

Он рассмеялся: не поймают и не повесят! Он хорошо спрятался! Он спрятался в рощице за отцовским домом, в яме, скрытой живой изгородью из ежевики: кроме него, никто не знает, какую ветку надо приподнять, чтобы раздвинуть живую изгородь и пробраться в его убежище, не поцарапавшись. «Поищите-ка меня, поищите», — подумал он, но тут вдруг яма начала медленно вращаться вокруг него, а живая изгородь упала, и в яму заглянул человек с седой бородой и багрово-синим лицом. Что-то загремело, загрохотало, и его убежище с громом провалилось под землю. Он очнулся и понял, что лежит, скорчившись, в лесной норе, и в ту секунду, когда он потерял сознание, он ударился головой о землю.

Перед его норой неподвижно стояли молодые, травянисто-зеленые сосенки.

Молодой солдат с трудом приподнялся. Он прислушался: тишину нарушали только удары его сердца. «Он меня не нашел», — подумал он. И вдруг он почувствовал, как его лицо и руки обдало жаром.

«Господи, я же бросил там наверху разорванную веревку», — подумал он, и тут же, заглушая стук сердца и гул крови, прозвучали шаги: это были шаркающие шаги тяжелых ног, осколки кварца, по которым ступали подошвы сапог, скрипели и скрежетали, как битое стекло.

«Раз он расхаживает взад и вперед, значит он ничего не заметил», заглушая страх, думал молодой солдат. А жандарм расхаживал по плато, держа в руках перетертую веревку, и думал: «Значит, этот парень все-таки удрал. Тем лучше!» Он хотел было небрежно сунуть веревку к себе в карман, это была его собственная веревка, а в такое время всякая мелочь годится, но потом он решил, что не стоит держать при себе лишнюю улику, остановился и выбросил веревку. Потом он облегченно вздохнул, опустился на одно колено, приложил бинокль к глазам и стал разглядывать лес по ту сторону ложбины и лиственниц.

«Вот теперь он остановился, — подумал молодой солдат, — вот он нашел мои путы, теперь мне конец!»

Он испугался и почувствовал новый приступ тошноты.

А наверху все было тихо, ни единого вздоха.

«Что мне делать? — с отчаянием подумал молодой солдат. — У меня нет оружия». И ему показалось, что он снова слышит голос генерала, приказавшего его повесить: «Ты почему бросил свою винтовку, болван? У меня не капитулируют. У меня воюют.

А кто не воюет, тот висит».

— Я буду жить, я должен жить, — простонал молодой солдат.

На плато было по-прежнему тихо. Жандарм подкрутил свой бинокль и стал разглядывать лес, прячась за лиственницами. Он увидел в тумане серую колонну, которая медленно тянулась по лесу. Он подкрутил бинокль — колонна стала видна отчетливее.

«Пленные», — удивленно прошептал жандарм и опустил бинокль.

«Значит, они берут пленных», — подумал он и снова недоверчиво поднес бинокль к глазам. И когда он снова поглядел в бинокль, ему показалось, что в колонне пленных тот самый молодой солдат, которого было велено повесить и который, к счастью, удрал от них. «Для него теперь все позади, — подумал жандарм. — Для него война кончилась. Он остался в живых». Жандарм на мгновение закрыл глаза. «А мне как быть? — подумал он. — Стоит им увидеть мою проклятую форму, и они сразу же меня прихлопнут».

Ему показалось, что молодой солдат, который привиделся ему в толпе пленных, исчез вместе с колонной в лесу, и он опустил бинокль.

А молодой солдат в своей норе зажал себе рот кулаком: наверху все замерло — это было ужасно.

«Жандарм что-то задумал, — решил молодой солдат. — Что? Если хитрость, я пропал! Пусть он спустится сюда! Если он сейчас же не спустится, если он не спустится, я закричу!» Он почувствовал, что крик поднимается у него в горле, и судорожно проглотил его. Он стиснул зубы. «Второй раз вы меня не поймаете, я удавлю вас голыми руками», — поклялся он сам себе и скрипнул зубами.

Наверху по-прежнему было тихо.

Он укусил себя за руку. Потекла кровь. «Это конец», — в отчаянии подумал молодой солдат. «Теперь я мог бы со всем покончить, — подумал жандарм, который был наверху. — Выброшу нагрудный знак и перебегу к русским, там много наших, пройдет первая волна, и потом русские мне ничего не сделают, а когда я пройду через первые допросы и окажусь подальше отсюда, все будет хорошо, надо только как можно скорее оказаться в тылу, в плену, среди наших. — Он снова поглядел в бинокль. — С этим психом-генералом и полоумными эсэсовцами все мы сдохнем. Остается одно перебежать к ним». Он обрадовался: хорошо, что молодой солдат теперь уже там, среди пленных. «Он может замолвить за меня словечко, — подумал жандарм. — Пусть подтвердит, что нас заставил этот эсэсовец, а я даже не дотронулся до парня, я его не бил, я его не пинал ногами, и за веревку тянул не я. Это все Каумиц».