Капитан Соколин - [16]
А теперь тысячи бойцов прислушиваются к словам Андрея…
Кондратов взмахивал рукой, сжатой в кулак.
— Много игры, — говорил комдив. — Бойцы не боятся пули, знают — не ударит. Идут в рост при перебежках. Нет маскировки. Связь, охранение, разведка… Основное… основное… — поднял голос комдив. — Вы волевые люди… Вон у многих из вас, — кивнул он в сторону Соколина, — значок парашютиста. А командовать не всегда умеете. Бой есть бой. Надо заставить бойца понять, что это бой, а не игра. Видите облако? — Он поднял глаза вверх, и все посмотрели на небо. — Используйте его тень при перебежках! А когда нужно, ползком, товарищи командиры! — Он переждал сильный порыв ветра. — Не соблюдается устав. Нет связи. Командир одного из полков потерял в бою целый батальон. Это преступление. Так не командуют полком.
Полковник Седых нервно теребил бороду. Его фамилия не была названа, но все знали, о ком идет речь. Его, старого вояку, командовавшего полком еще под Перемышлем, его смеет учить этот новоявленный стратег! Партизан. «Солдатский генерал». Им, таким вот, дают ромбы. Они в чести. А он, Седых, не заслуживает. Его можно позорить перед всей дивизией. Ничего не поделаешь. Эти пролетарские Суворовы сейчас в седле…
— Плохое взаимодействие, — говорил комдив. — Танка идут без связи с пехотой. В последнем бою вы отдали ваши танки противнику, капитан Соколин.
Соколки не выдержал. Всегда сдержанного и дисциплинированного, его сейчас прорвало.
— Я виноват только в том, что слушался приказа полковника! — крикнул он. — Полковник фактически сорвал всю атаку.
Полковник Седых побагровел.
Комдив нахмурился.
— Вы забываетесь, товарищ капитан, — сурово оборвал он Соколина, — прошу не прерывать меня.
Галя Сташенко слушала комдива внимательно, как в все. Здесь он был такой серьезный и строгий. Ей было жалко Сашу. Очень уж суров был комдив.
— Итак, товарищи командиры, мы достигли больших успехов. Мы идем в гору. Однако, — закончил комдив, — гора еще высока и крута…
Командиры возвращались к своим частям на отдых.
— Крепко, крепко, — говорил Дубов Соколину, — А вашего «Бороду» как расчехвостил! У того волосы торчком встали. Да и вам, батенька, за компанию влетело. Ничего не поделаешь. Дисциплина…
Соколин насупился.
— Конечно, надо было сдержаться, но ведь прав все ж таки был я…
— Так всё ничего, — разъяснял Степа Пеньков Ване Курмышонку (они взгромоздились на рябину и оттуда следили за командирами), — разведка только подкачала.
— Степ… а это кто же с тремя шпалами?
— «Борода»? — небрежно спрашивает Степа, — Это наш полковник. А этот со шпалой — Соколин, мой командир. Храбрый, как лев… Мы с ним белых у реки разбили.
Ванька восхищенно смотрит на приятеля… Ну и повезло Степке! Во всамделишной войне участвовал.
— А с белой повязкой кто, Степ?
Роль Дубова в бою неясна Степке.
— Это, — говорит он неопределенно, — это… с ромбом-то? («Надо будет потом узнать у Соколина»). Это самый главный по реносцировке.
Это спутанное, подслушанное Степкой сложное и непонятное слово должно убедить Ваньку и отвадить от расспросов.
— А я даже наверное теперь в этом полку останусь, — переводит Степа разговор. — Сам капитан просил: «Ты уж от нас, товарищ Пеньков, не уходи, мы тебя к пулемету определим».
— Ах, Степа!.. — захлебывается Ванька.
…Дубов, Соколин и Галя шли по дороге к полку. Дубов впереди, Соколин и Галя поодаль.
— Сашко, — сказала Галя, тихонько пожимая руку комбату, — а я ведь тогда так при десанте волновалась…
Длинная машина нагнала их и обдала грязью. В машине сидели комдив и… Степа.
— Паша! Дубов! — кричал комдив, — Айда в машину, к Пенькову обедать едем! И вы, ребята, и вы! — махнул он Гале и Соколину — Живее!.. Не задерживайте: Степан Никитич кушать хочет.
И он звонко рассмеялся, как тогда в парке, на качелях.
Глава седьмая
Лагерные дни кончились. Приходила к концу и «военная жизнь» Дубова; предстояли только последние зачетные стрельбы.
Но Павел Федорович настолько привык к товарищам, что ему, прежде рвавшемуся на завод, грустно становилось при мысли о близкой разлуке с Соколиным, Кондратовым, с привычной уже армейской жизнью.
Предстоящие стрельбы беспокоили его.
Далеко в поле, едва заметные глазу, возвышались над травой щиты. Дубов знал, что на щитах изображены фигуры врагов. Но отсюда, с линии огня, да еще сквозь частую сетку дождя, разобрать их контуры было совершенно невозможно. Фигуры были пересечены кругами; в каждом стояла цифра: 5, 6, 7… Но дальше Дубову нечего было считать. Семерка была для него мечтой.
Андреев, выделенный дежурным по стрельбищу, поднял флаг.
Дубов прислонил мокрый приклад винтовки к щеке. Мишень расплывалась перед ним, и туманные круги ходили перед глазами. Одно желание охватило его: попасть. Попасть во что бы то ни стало…
Пот и дождь струйками стекали со лба, заливали глаза и мешали смотреть на цель. Дубов вытер мокрым рукавом лицо и опять приложился. Медленно давил крючок.
Выстрел произошел совсем неожиданно. Дубов даже посмотрел в сторону соседа — не тот ли пальнул?
Потом щелкнул затвором, опять приложился и рванул… И как рванул! Ему даже показалось что пуля взрыла землю совсем близко от него. С досадой приложился в третий раз. Товарищи уже давно отстреляли, и только Дубов лежал на земле, и палец его, казалось, прирос к спусковому крючку.
