Капитан Михалис - [72]

Манусакас пошатнулся и оперся о ствол дуба.

– Собака! – прохрипел он. – Ты убил меня!

– Ты заплатил по счету! – ответил Нури.

– А ну подойди ближе… подойди… – шептал Манусакас, чувствуя, что теперь не сможет собрать силы для броска. – Еще ближе…

Нури, опьяненный запахом крови, зачарованно двинулся на этот хриплый манящий голос.

– Сейчас еще получишь! Еще получишь, гяур! – рычал он, подступая. – В самое сердце! За турок, которых ты опозорил! Ты и твой братец Михалис!

Он подошел почти вплотную и примерялся, чтобы попасть в сердце. Когда уже занес руку для удара, Манусакас лишь слегка отстранился, и кинжал угодил в ствол каменного дуба, переломившись пополам. В этот миг слабеющей рукой капитан вонзил свой клинок бею в пах.

Как буйвол взревел Нури, но опять превозмог боль и выхватил у Манусакаса оружие.

– Вот тебе! За турок! – крикнул он и всадил кинжал греку в сердце.

Манусакас рухнул словно подкошенный. Молнией промелькнули в голове Христина, сыновья, овчарня, недостриженные овцы, и густой черный мрак застлал ему глаза. Голова его застыла в луже крови.

Бей опустился рядом, корчась от боли. Обеими руками он зажал раненую плоть, из груди рвались стоны. Солнце клонилось к закату, гора звенела переливами овечьих колокольчиков, поднялся ветер.

– О Аллах, помоги мне добраться до коня! – молил Нури-бей.

Ухватившись за ствол дуба, он снял с ветвей пистолеты, сунул их за пояс. Затем поднял посох Манусакаса, чтобы опереться на него. Взглянув на умирающего, Нури хотел пнуть остывающее тело ногой, но не смог. Только плюнул.

– Я сдержал клятву! – прошептал бей. – Но и ты меня сгубил, проклятый гяур, лишил мужской силы!.. Лучше бы ты тоже поразил меня в сердце.

Манусакас приоткрыл налитый кровью глаз. Посиневшие губы чуть шевельнулись да так и окаменели, не сомкнувшись.

Одной рукой держась за рану, а другой опираясь на посох, Нури-бей потащился к коновязи. За собой он оставлял кровавый след. Вороной красавец, вытянув шею, обернулся, блеснули белки его глаз.

Только бы мне забраться в седло, думал бей. А там дядя Мустафа знает всякие травы, он меня вылечит!

Еле-еле он дополз до коня и обессиленно прильнул к нему. Тот обнюхал шею, волосы, спину хозяина, затем, встряхнув гривой, громко заржал, словно звал на помощь.

Бей попробовал поднять ногу и вставить ее в стремя, но не тут-то было. От боли у него помутилось сознание. Упав на землю, он обнял передние ноги животного. И тогда конь понял: подогнул колени, ткнулся мордой в шею хозяина. Нури взвалил на него свое одеревеневшее тело, обнял и, подтянувшись, вскарабкался в седло. Перекинуть ногу не давала рана, поэтому он сел по-женски.

– Ну давай, братец, двигай потихоньку! – прошептал он. И нежно погладил своего любимца, а тот осторожно, глядя под ноги, обходя ямы и валуны, начал в сумерках спускаться вниз.

Солнце закатилось на гору, красное как кровь. Несколько женщин поднимались по тропинке к пастбищу. Заметив их, Нури стиснул зубы и высоко поднял голову.

Жара спала, по земле стлалась прохлада, на небе вспыхнуло несколько крупных звезд. И в ответ им зажегся огонь в хижине у подножия горы. Оттуда доносились ласковые звуки колыбельной. Нури закрыл глаза и слушал эту песню. Шум ветра, стрекот насекомых – все отдавалось в голове гулко, словно колокольный звон. Он еще крепче ухватился за гриву и доверился коню – тот знал дорогу.

У ворот хутора конь остановился. Нури открыл глаза, крикнул. Прибежали слуги и сняли его. Старая кормилица постелила внизу на диване. Простыни сразу пропитались кровью. Бей сделал знак рукой.

– Мустафу мне… – прошептал он и откинулся на подушки.

Была уже ночь, когда, запыхавшись, прибежал Мустафа с торбой за плечами. Слуги принесли огня. Лекарь отбросил простыню, осмотрел рану и покачал головой.

Нури был в обмороке. Старик дал ему понюхать розового уксуса, растер виски. Бей открыл глаза.

– Я поправлюсь? – спросил он дрожащим голосом. – Скажи, поправлюсь?

– Все в руках Аллаха. Он может тебя исцелить.

– Никто, кроме Аллаха? А люди разве не могут? Разве ты не вылечишь меня, Мустафа-ага?

– Рана глубокая, Нури-бей, да и в плохом месте.

– Вот это и мучит меня, – простонал Нури. – Будь проклят тот час!

– Не гневи Аллаха! – сказал старик. – Он направил нож туда, куда захотел!

– Но почему? За что? – Нури-бей с тоской посмотрел на старого врачевателя.

Тот ничего не ответил, хотя и знал – за что. Он понял это еще утром, когда увидел бея, сияющего как само солнце.

– Молчи! Молчи, если хочешь поправиться.

Принесли ракии. Мустафа промыл рану, остановил кровь, перевязал. Затем достал из торбы пучок травы, подал кормилице – заварить и напоить раненого, чтоб уснул. Опять открыл торбу, вытащил пузырьки, баночки с мазями. Кормилица стояла у постели и плакала.

– Скажи, Мустафа-ага, тяжело ранен хозяин? Можно его вылечить?

– Можно-то можно… – пробормотал старик. – Только зачем ему теперь жизнь?

– Как – зачем? Отчего ты так говоришь?

Мустафа быстро огляделся по сторонам и прошептал:

– Он уже не будет мужчиной.

Старуха вскрикнула и закрыла лицо руками.

На исходе следующего дня капитан Михалис стоял на пороге лавки и смотрел, как в порту грузят и разгружают парусники. Багрово-красное море бурлило и пенилось. За последние дни капитан Михалис заметно осунулся и похудел. Рта он теперь вообще не открывал, потому чувствовал в горле сушь и горечь. Все турки, проходя мимо, бросали на него свирепые взгляды, а свои тоже сторонились его, ощущая, как над ним собираются черные тучи, и, боясь, что гнев Божий от него перекинется и на них.