Капитан Михалис - [54]

Капитан Эляс – ходячая реликвия 1821 года – похож на старую полуразрушенную крепость: невысокий, приземистый, но могучий. На теле у него столько ран, что и не счесть. Голосище зычный – хоть уши затыкай. Капитан только поздоровается с человеком, а тот уже дрожит как осиновый лист. Правый глаз ему выколол турецкий паша, но Афинский Комитет прислал ему новый глаз, стеклянный, такой диковины на Крите еще не видывали. И капитан Эляс с удовольствием его носил, обычно поворачиваясь стеклянным глазом к тем, кто был ему не по душе. Но в особых случаях он глаз вынимал, опускал в стакан с водой и являлся к паше или митрополиту, тем самым как бы напоминая им о 1821 годе. Вот и сегодня он шел в резиденцию митрополита с одним глазом и тяжелее, чем всегда, опирался на посох.

Третий посланец, Маврудис, по прозвищу Золотой Жук, прослыл на острове самым большим скрягой и кровопийцей бедноты. Злобный, нелюдимый, он жил впроголодь и даже семью не стал заводить из скупости. Ему ничего не стоило выкинуть на улицу вдову с малыми детьми. Всю жизнь он копил и копил, покупал новые земли, виноградники, дома, парусники. Его спрашивали: «Отчего ты голодаешь, у тебя же денег куры не клюют?» «Разве это мои деньги? – отвечал Маврудис. – Все, что я имею, принадлежит моей родине, на себя я не могу истратить ни одной монеты».

И действительно, одиннадцать лет назад, во время восстания 1878 года, он пришел к митрополиту и положил перед ним бумагу с печатью.

– Вот, владыко, это дарственная. Жертвую все свое состояние на свободу Крита. Восставшим нужны деньги. Возьмите и купите оружие.

– А ты на что будешь жить, Маврудис? – спросил растроганный митрополит.

– Обо мне не беспокойтесь! Пойду по дворам просить подаяние!

С большим трудом митрополит уговорил его взять себе самое мизерное содержание. Но он и тут умудрился экономить: не ел, не пил, ходил в лохмотьях, а деньги снова стал ссужать под большие проценты, обирая людей до нитки. Уже глубоким стариком Маврудис опять нажил богатство и, стоя одной ногой в могиле, написал завещание в пользу свободного Крита. Как ни дряхл был Золотой Жук, а голова все же варила. Потому-то народ всегда и выбирал этого скрягу для защиты своих интересов.

Митрополит, сидя в своей резиденции, поджидал послов. Сквозь окна с голубыми и фиолетовыми стеклами струился мягкий свет. Перед митрополитом на столике из кипарисового дерева с изображением голубка, распростершего крылья, лежало Евангелие в серебряном окладе. Над ним на стене висели три большие литографии: Его Святейшество патриарх Константинополя, русский царь, а промеж них храм Святой Софии. Вся противоположная стена была увешана портретами усопших и здравствующих митрополитов и архимандритов с белоснежными или черными как смоль бородами, в митрах с панагиями на цепочках и посохами. У одних глаза кроткие, ласковые, а сами они похожи на нестриженых баранов, до того заросли; у других, наоборот, взгляд хищный, голова крепко сидит на негнущейся шее, а пальцы грозно сжимают посох – так, должно быть, апелаты[43] держали оружие. А вот и его портрет, писанный много лет назад, когда был он в Киеве архимандритом. Что за удаль светилась тогда в его взгляде, сколько силы, отваги, точно на роду ему было написано не служить Богу, а наслаждаться всеми благами мира. Но Христос увлек его за собой словами, показавшимися ему слаще меда, так, почти незаметно для себя, сделался он митрополитом.

Полюбовавшись на свое молодое лицо, митрополит вздохнул:

– Старость – не радость! Скоро предстану перед Высшим Судом, а руки-то пустые… Прежним митрополитам было что предъявить – они приняли мученическую смерть, а я?.. Боже, почему не уподобишь меня им, неужто я недостоин пострадать за наш несчастный остров?!

Вошел Мурдзуфлос, поклонился.

– Старейшины пришли, владыко. Ждут.

– Пусть заходят. Угощенье подай на серебряном подносе.

Но Мурдзуфлос почему-то не спешил исполнять приказание – стоял, переминаясь с ноги на ногу. Митрополит удивленно взглянул на него.

– Еще что-нибудь, Мурдзуфлос?

– Отпусти мне грехи, владыко. Без отпущенья нет покоя моей душе.

– Христос простит. Положись на его милосердие, Мурдзуфлос.

– Уж очень велик мой грех…

– Но и милосердие его велико… Ступай, ступай!

Трое старейшин переступили порог, приложились к руке митрополита, уселись, не решаясь заговорить первыми.

– Дело идет к лету, – начал митрополит. – Взгляните в окно, дети мои, – благодать-то какая! Ну что, Маврудис, хороши ли нынче посевы?

– Слава Всевышнему! – ответил тот.

– Посевы хороши, люди плохи, – вставил словцо капитан Эляс. – Мне по душе удаль, но только когда она к месту. Иначе…

– Древние говорили… – промолвил Хаджисаввас.

– Оставь в покое древних, – перебил его капитан Эляс. – Мы о наших временах речь ведем. Аги отправились на совет к паше, одному Богу известно, чего они там против нас удумают. Что делать будем, владыко?

– Наслышан я о новых чудачествах капитана Михалиса, – отозвался митрополит. – Горячая голова, погубит его вино.

– А он нас всех погубит, – добавил капитан Эляс. – Пора призвать его к порядку, не то…

– Ради всего святого, владыко, – подхватил Хаджисаввас, – не допусти кровопролития. Ведь наша земля бесценна, она таит в себе столько сокровищ – статуи, наскальные надписи, украшения из царских дворцов. А если вспыхнет восстание – конец раскопкам! Как говорили древние…