Капитан флагмана - [64]

– А что, это, должно быть, помогает, – сказал он. – Молитва даже лучше, чем исповедь. Помнишь, у Лермонтова: «В минуту жизни трудную, теснится ль в сердце грусть, одну молитву чудную твержу я наизусть…» А тебе стало легче? – Она отрицательно покачала головой. – Это потому, что ты безбожница, – улыбнулся он. – Гриша Таранец говорит, что у каждого человека должен быть свой бог, если не в душе, то в животе хотя бы. Он своим богом считает правду. Мне этот бог тоже нравится, и я по мере сил своих верно служу ему.

– Тебе немало досталось из-за твоего бога, – произнесла Галина.

Он нарочито вздохнул, все еще стараясь превратить разговор в шутку.

– Что поделаешь. В общем-то за верную службу полагался бы только лавровый венок, но в жизни иногда вместо него получаешь терновый. И тогда приходится пострадать.

– Как Христос? – настороженно спросила Галина.

– Если хочешь – да, как Христос, если, конечно, под Христом понимать человека, до конца преданного своей идее.

Она встала, подошла к окну. Было уже совсем светло. В больших витринах универмага, что напротив, отражалась свежевымытая улица, автомобили, дом, деревья, кусок чистого утреннего неба, голубого с розовым отсветом.

– Вот у тебя есть свой бог. А у меня? Как ты полагаешь, что может быть моим богом?

– Милосердие, – ответил он, не задумываясь, и повторил: – Милосердие. У тех, кто посвятил себя медицине, должен быть только один бог: милосердие. И ты должна быть счастлива.

– Почему?

– Потому что милосердие – самый добрый бог. Ему легко и радостно служить.

– Не лукавь! Ты знаешь, как нелегко ему служить, этому богу.

Она была способной. Институт закончила с отличием. Но ей не хватало уверенности, вечно одолевали сомнения, тревоги и страх. Из-за этого так трудно было работать на «скорой помощи». Вызов. Больной оказался «несложным», диагноз ясен, и что делать в таких случаях, она хорошо знала. И сделала все необходимое. Больному стало легче. Но вот вернулась на станцию – и сомнения. Иногда они бывали непродолжительны и легко одолимы. Порой же так тягостны, что она вызывала из гаража машину и снова ехала, чтобы еще раз осмотреть больного, убедиться, что все благополучно.

Однажды она рассказала об этом Багрию. Тот улыбнулся.

– Это от повышенного чувства ответственности, – сказал он. – Со мной даже вот какой случай был. Ночью привезли какого-то парня, ножом исполосованного, мертвого, еще теплого. Я осмотрел его и отправил в морг. Пошел к себе в дежурку. Стал читать. И вдруг – мысль, что парень тот не мертв, а в глубоком обмороке. Не было пульса? Потерял много крови, вот и не прощупывается. Дыхание не прослушивается?.. В общем, когда тебе взбредет в голову такое, всегда найдешь достаточно доводов, чтобы подкрепить сомнения. И вот чудится мне, что этот парень там, в морге, пришел в себя, сполз со стола и тычется из угла в угол в поисках двери. Не выдержал я пошел проверить. Лежит мой покойник, окоченел уже. По мере накопления опыта тревога будет становиться все обоснованней и потому все реже, но полностью от нее никогда не избавиться.

Он, как всегда, был прав. Действительно, немотивированные страхи стали реже. Но с тех пор как заболела ее мать…

– Милосердие, – с неприкрытой горечью произнесла Галина. – Что такое милосердие?

– Милосердие… – Сергей задумался, потом легко поднялся и сказал, направляясь к двери: – Одну минуту, я возьму словарь. – Он тут же вернулся, быстро нашел нужное слово. – «Милосердие – это готовность из сострадания оказать помощь тому, кто в ней нуждается».

– А как, если не нуждается? – спросила она.

– Не понимаю.

– Ну, возьмем, к примеру, того же мифического Христа, распятого, изнемогающего от боли, обреченного… Если бы к нему приставить современного врача… Даже после смерти можно снять с креста и оживить. Только это называлось бы не воскрешением, а реанимацией… И так как он обречен, его снова пригвоздили бы, и все началось бы сначала. При теперешней технике и медикаментах эту пытку на Голгофе можно было бы долго тянуть.

– К чему ты это? – насторожился Сергей.

– Чтобы спросить: если так вот поступать – что это будет? Милосердие или жестокость?

– Ты о ком?

– О Богуше!

– А-а… – с облегчением протянул Сергей. – Ну, как он там?

– Ему легче. А я думаю, не лучше ли вместо антибиотиков и других лекарств впрыснуть ему три ампулы одновременно.

«Нет, она думает сейчас не о Богуше, – опять встревожился Сергей. – Богуша она приплела сюда, чтобы меня успокоить».

– Мы ведь говорили о страданиях, – сказал он. – А Богуш-то не страдает. Ты же сама говорила, что он не страдает. Что он живой труп.

– Другие страдают. Он действительно живой труп. А вот его мать… Я по себе чувствую, если бы я его не знала… Помнишь, ты как-то говорил: если хочешь, чтобы читатель страдал вместе с героем, чтобы заплакал, когда тот гибнет, заставь его полюбить этого человека, сродниться с ним. А я с Богушем училась вместе. Одно время он ухаживал за мной. Помню, как-то он поднес мне огромный букет сирени. У них во дворе росла чудесная персидская сирень. Вот он и наломал целую охапку. А я – такая дура! – поблагодарила его с насмешливой церемонностью, потом стала раздавать подругам, каждой по веточке, пока все не раздала. Себе ни одной не оставила.