Капитан флагмана - [111]

«Без паники, старик. Надо позвонить Тарасу Игнатьевичу. Домой? – Он посмотрел на часы. – Нет, пожалуй, во Дворец культуры. Если собрание не закончилось, попросить к телефону».

Трубку сняла женщина. Багрий назвал свою фамилию. Она сразу же узнала его.

– Слушаю вас, Андрей Григорьевич… Заканчивается… Неловко будет: он ведь в президиуме… Что передать ему?

– Скажите, что я его жду… Нет, я буду у Гармаша, у Сергея Романовича. Вы скажите, чтобы он сразу же ехал туда.

46

Галина плохо понимала, что с ней творится, когда выбежала на улицу. Первое, что дошло до сознания, было ощущение погони. Ей даже чудилось, что ее окликнули. Она увидела зеленый огонек такси и вскинула руку.

– Куда? – спросил таксист, когда она хлопнула дверцей.

– Прямо.

– А сейчас? – спросил он, когда они подъехали к перекрестку.

– Направо, до самого конца, – сказала Галина.

– Направо и до самого конца, – повторил таксист тем безразличным тоном, с каким повторяют адреса только таксисты: все равно куда ехать, лишь бы ехать.

Галина смотрела сквозь стекло автомобильной дверцы на улицу. В стекле одновременно виднелись и шофер, и освещенная панель с приборами, и все то, что мелькало по ту сторону, – огромные витрины, огни реклам, массивный, отодвинутый в глубину корпус медицинского института с мрачноватыми серыми колоннами у главного входа, легкое здание музыкального училища.

– Кузнецкий мост, – сказал таксист. – Дальше – Крамольный остров.

– Езжайте дальше, – сказала Галина.

– Судостроительный?.. Жилмассив корабелов?.. Гидропарк?..

– Гидропарк, – произнесла Галина, абсолютно не вникая в смысл того, что говорит, и думая только о том, чтобы как можно подольше оставаться в такси. Она смутно понимала, что происходит с ней: знала только, что случилось нечто ужасное. Куда более ужасное, чем то, о чем ее так долго допрашивал вчера и сегодня Будалов. Она поймала себя на том, что все время повторяет одно и то же: «Ураган… Безумный ураган… Безумный ураган мыслей…»

– Приехали, – на этот раз уже твердо произнес водитель.

Она сидела несколько секунд не шевелясь, глядя перед собой в темноту, окружающую свет фар, потом расплакалась и нерешительно вышла. Остановилась, не отпуская дверцы.

– Может быть, не сюда? – спросил водитель.

– Сюда, сюда, – поспешила ответить она. – Большое спасибо, – и хлопнула дверцей.

Таксист подождал немного – не раздумает ли? – потом включил скорость. Машина рванула и умчалась.

Галина осмотрелась. Куда это она попала?.. Ах да, она же сюда и хотела. Это же пляж. Тот самый пляж, куда она впервые пришла тогда с Сергеем. Точно так же светились тогда высоко вскинутые в небо фонари. На песке вырисовывались паучьи тени пляжных грибков. Вдали возвышался, весь в разноцветных огнях, мост Космонавтов. Только тогда на душе у нее было легко, ясно, радостно-тревожно, а сейчас – ураган. Ураган мыслей. Ураган чувств. Почему ураган?.. Ах да, так называется тот рассказ Драйзера. Как ее звали, эту девушку? Ведь они вспоминали тогда о ней с Сергеем. Как же звали эту девушку? «У меня ведь хорошая память на фамилии. На имена и фамилии. Почему же я вдруг забыла? Неважно. «Мир не может этого понять. Слишком стремительно течение жизни…» Кто это сказал? Сергей?.. Нет, Драйзер. Сергей сказал: «Самоубийство всегда отвратительно. Отвратительно и глупо». Он умный, мой Сергей. Умный и человечный. «Самоубийство всегда отвратительно». А убийство?.. Будалов прав: это убийство. И в газете тоже все правильно… Опухоль была доброкачественной. Не рак, а доброкачественная опухоль. Завтра об этом узнают все. Узнает отец. Ему придется уехать, оставить завод. Столько горя сразу. Горя и позора. И Сергей должен будет уехать. Один. Как он теперь будет, совсем один. И Будалов узнает. Будалов… Он так хотел мне помочь, а теперь один исход…»

Она представила себе суд, лица близких людей в зале заседаний, их глаза и застонала. И на работе… Да нет же, она никогда уже не наденет белый халат… Ей никогда не позволят… Да и сама она не посмеет. Как же быть, как вернуться домой и вообще – как жить? А должна ли она жить после всего? «Мягкая, ласкающая влага поднялась до ее губ, еще выше…» Нет, нет, только не это! Она не имеет права, это отвратительно. Отвратительно и глупо. Но что же делать тогда? А что-то нужно же делать… Она брела вдоль пустынного берега, глядя на ажурные пролеты моста Космонавтов, освещенные огнями, и плакала…

Большой зал Дворца кораблестроителей… Сцена – легким полукружьем. И ряды кресел повторяют этот полукруг, уходят вдаль амфитеатром. Балконы выставились вперед двойным козырьком, огибая зал… На балконах – семьсот. В зале – тысяча восемьсот. Две с половиной тысячи. Снаружи – металл и стекло. Веет холодок даже в летний зной. А внутри уютно. Одинаково тепло и зимой и летом. Мягкий свет, кондиционированный воздух… Нелегко было «отгрохать» такой. Когда обсуждали проект, даже сам Ватажков, который любил размах во всем, усомнился: «А надо ли тебе, Тарас Игнатьевич, такой громадный?» Оказалось, надо.

Вот он, рядом сидит, Ватажков. Спокойный, всегда собранный, как начальник штаба фронта. А что, он ведь и должен быть таким.