Капитан Брамы - [38]

Я вслушался в переливающиеся звуки его пения, что-то похожее на знаменитый распев афонских монахов, только без слов, с одним звуком «а». А потом я увидел карабкающийся на вершину луг, на котором мы стояли. И заметил на нем невыразимо красивые, огромные цветы, цвета неба. Они напоминали лотосы, выбравшиеся на сушу.

Несколько растений росло неподалеку от нас. Стебли у них были настолько тонкие, что казалось, синие лотосы парят прямо в воздухе. И тихо и ритмично при этом не то шелестят, не то тренькают.

Чем ближе к вершине, тем цветов становилось больше. Наконец, в своей самой верхней кромке луг уже казался не зеленым, а небесно синим, словно небо оставило на нем часть себя.

Прямо над лугом нависал лес цветущих деревьев. Белый, розовый, золотые цвета гармонично сочетались с сочной зеленью.

Виднелись ухоженные дорожки, аллейки, какие-то непонятные сооружения, похожие то на огромные летние беседки, то на средневековые замки с загадочными куполками, над которыми прямо в воздухе что-то крутилось. Больше всего это было похоже на бешено вращающиеся веретена, хотя и эта схожесть была весьма отдаленной.

Отец Иван, как бывший технарь, конечно же, поинтересовался «вращающимися веретенами». Ответил Капитан, Пестрый еще пел.

Со слов Капитана выходило, что это нечто вроде уловителей солнечной силы. Так ему стражи сказали. Отчасти, очень отдаленно, это можно сравнить с нашими солнечными батареями для выработки электричества, но применение этих уловителей несколько шире.

Выше леса-сада начиналась уже сама вершина.

Да, та самая вершина, из моего видения у Брамы. Только теперь она предстала во всем своем великолепии:

Белоснежная, словно заоблачный горный пик укутанный свежевыпавшим чистейшим снегом. «Снег» невыносимо для глаз искрится на закатном солнце. А в «белоснежность» гармонично вкрапляется буйная зелень апреля и синева неба…

Вот и Серебряные Деревья! Они огромны — три, три исполина на самой вершине!

Ничего более величественного и странного видеть мне не приходилось. Деревья казались застывшей неземной вечностью. Лестницей на Небо. Источником силы и благодати и покровом света для этого мира.

Голые серебряные стволы уходили ввысь, затем, на запредельной, заоблачной высоте шли устремленные к небу ветви. Они образовывали пирамидальную крону, которая и горела ослепительно в лучах солнца.

Сияние трех гигантских деревьев создавало световой шатер, покров света над всем этим миром…

— Пора, — сказал Пестрый. — Нас ждут.

Он указал рукой в сторону одной из аллей леса-сада, к которой как раз и вела наша дорога.

Я увидел разноцветное кружение светлых точек. Точки не то танцевали, не то водили хоровод. И медленно двигались в нашу сторону. Больше ничего понять было невозможно.

Двинулись и мы в сторону вершины и леса. Шли молча. Каждый из нас, за исключением разве что стража, пережил духовное потрясение. Ушла душевная муть, а с ней множество вопросов. И воцарились тишина и безмолвие.

Мне вдруг ярко вспомнилась ощущение всецелого покоя, что я пережил на кухне в Черноморке. И даже не вспомнилось; я заново, в какие-то секунды, прожил тот момент, еще более глубоко почувствовал то состояние.

Пережитое на черноморской кухоньке слилось со здешним безмолвием, образовывая как бы законченную ткань. Исчезло чувство времени; я одновременно был на кухне в Черноморке, и я шагал по миру стражей. Ощущение было необычным и приятным. Оно давало полноту жизни.

Кромка леса неуклонно приближалась. Вокруг становилось все больше и больше синих, лотосоподобных цветов. Наконец, они были всюду, мы подошли к верхней границе луга.

Цветы издавали тонкий, окрыляющий душу аромат, наподобие фимиама, и мелодично, не хаотично, а подчиняясь какому-то своему ритму, звенели. Я все же не удержался и прервал безмолвие:

— Что это за цветы? — обратился я к Пестрому.

— Это, — с готовностью отозвался страж, — это илиу… илиу… — страж сбивался на птичий язык — иллиу-у-у…

— Илиунурии, — ответил за него Капитан.

— Да, правильно, илиунурии, — воскликнул Пестрый. — Пожалуй, так ближе всего на вашем языке.

— Красиво, — сказал я. И несколько раз про себя повторил, наслаждаясь мысленно словом — илиунурии, илиунурии…

Вошли в лес.

Да, это, пожалуй, был все же больше лес, чем сад. Но лес необычный.

Тополя, дубы, клены, березы и другие лесные деревья цвели, подобно яблоням и сливам. Стройные красавицы березы стояли в белых цветках, словно абрикосы. Могучие тополя были усеяны фиолетовыми цветами. Дубы полыхали ярким красным цветом, а на кленах был небесно синий наряд.

Не меньше цветов поразила величественная царственность деревьев. Их непорочность. Каждое дерево было глубоко неповторимым, наделенным душой (еще пару дней назад я бы подверг сильному сомнению мысль о наличии у деревьев души). Казалось, что каждое дерево внимательно и с интересом наблюдает за нами.

— Как в раю, — сказал отец Иван. Его голос мелодично зазвенел среди деревьев, как это было и в лесу у реки; но только теперь деревья откликнулось на слова, повторили их по-своему.

— С юных лет мечтаю попасть в рай, — продолжил отец Иван. — Дима помнит, как я Кораном увлекся. Там так живописно и материалистично о рае говорится — чудесные напитки, волоокие девственницы, сочная зелень, много воды…