Капитан Арена - [57]

Я имею несчастье с трудом воспринимать балет и потому подошел к капитану, чтобы спросить, что это за «танец Портного».

— О! — воскликнул он в ответ. — Это одна из тех дьявольских историй, какие у них в горах насчитываются сотнями. А что вы хотите? Тут нет ничего удивительного, в Калабрии они все колдуны и колдуньи.

— И все же, с какими обстоятельствами связано появление этого танца?

— Дело в том, что один разбойник-портной из Ка-тандзаро, папаша Теренцио, бесплатно сшил дьяволу штаны, выставив условие, что дьявол заберет его жену. Бедная женщина! Дьявол ее в конце концов и забрал.

— Ба!

— Честное слово!

— Каким образом?

— Играя на скрипке. О ней никто больше никогда не слышал, никогда.

— В самом деле?

— Ну да, Боже ты мой! А он до сих пор жив. Если вы окажетесь в Катандзаро, то сможете его увидеть.

— Кого? Дьявола?

— Нет, этого прощелыгу Теренцио. А случилось это лет десять тому назад, не больше, причем на глазах у всех. Впрочем, в Калабрии они все колдуны и колдуньи, дело известное.

— О капитан! Вы расскажете мне эту историю?

— Ну, я-то не очень хорошо ее знаю, — признался капитан. — К тому же я не слишком люблю говорить о всех этих историях, где замешан дьявол, вы ведь знаете, что в моей семье была уже одна история с колдуньей. Вы вот собираетесь пересечь Калабрию, так дай-то Бог, чтобы с вами ничего не случилось! А про историю папаши Терен-цио вы, слава Богу, можете спросить у первого встречного. Она известна всем, и вам ее расскажут.

— Вы думаете?

— О! Я в этом уверен.

Я взял свой путевой дневник и написал сверху большими буквами:

«Не забыть попросить рассказать мне историю папаши Теренцио из Катандзаро, который бесплатно сшил дьяволу штаны, выставив условие, что дьявол заберет его жену».

Затем я вернулся к Аньоло.

Занавес был поднят, и под музыку, еще более странную, чем ритурнель, необычность которой меня уже поразила, Аньоло только что начал танец своего сочинения, ибо Аньоло был не только исполнителем, но еще и сочинителем; ничто не может дать представление об этом танце, который имел бы бешеный успех в опере «Искушение», если бы можно было перенести туда все вместе: музыкантов, музыку и танцора. К несчастью, зная лишь название балета и еще не услышав программы, я лишь весьма поверхностно мог понять смысл исполнявшегося действия, которое показалось мне в высшей степени интересным и запутанным. Время от времени я видел, как Аньоло делает жесты человека, который шьет, утюжит штаны, пьет из стакана вино; но все эти жесты, на мой взгляд, представляли собой, если можно так выразиться, лишь эпизоды драмы, суть которой по-прежнему оставалась для меня неясной. Что же касается Аньоло, то его пантомима становилась все более яркой и живой, а его танец, шутовской и в то же время фантастический, был исполнен почти магического воодушевления. Видны были усилия, какие он делал, чтобы сдерживать себя, но музыка увлекала его за собой. Что же касается флейтиста и гитариста, то первый дудел до изнеможения, а второй пиликал, чуть ли не вывихивая себе руки. Присутствующие притопывали ногами, Аньоло подпрыгивал, мы с Жаденом вместе с другими целиком отдавались этому дьявольскому зрелищу, как вдруг я увидел Нунцио, который, пробившись сквозь толпу, подошел к капитану и шепотом сказал ему несколько слов. Капитан тотчас же протянул руку и тронул меня за плечо:

— Ваше превосходительство!

— В чем дело? — спросил я.

— Ваше превосходительство, старик уверяет, что в атмосфере творится что-то неладное и, вместо того чтобы смотреть на танцы, которые возмущают Господа Бога, нам бы следовало лучше помолиться.

— И что там может происходить в атмосфере, по мнению Нунцио?

— Боже правый! — воскликнул капитан. — Похоже, все дрожит.

И сразу же после этого справедливого замечания раздался всеобщий крик ужаса. Судно покачнулось, будто оно все еще находилось в открытом море. Одна из двух поддерживающих подпорок скользнула вдоль корпуса сперонары, и та, опрокинувшись, точно повозка, у которой с одной стороны разом отвалились оба колеса, отправила нас всех вперемешку — танцоров, музыкантов и зрителей — кубарем на песок.

На мгновение воцарились ужас и смятение, не поддающиеся описанию; поднявшись, каждый бросился бежать, сам не зная куда. Я же, потеряв из-за только что проделанного мной кульбита всякое представление о топографии местности, направился прямо в море, когда чья-то рука схватила и остановила меня: это был кормчий.

— Куда вы идете, ваше превосходительство? — спросил он.

— Ей-Богу, кормчий, понятия не имею! А вы куда? Я пойду с вами, мне все равно куда идти.

— Нам никуда не надо идти, ваше превосходительство. Самое лучшее, что мы можем сделать, это ждать.

— Ну и ну! — появляясь в свою очередь и выплевывая набившийся в рот песок, произнес Жаден. — Вот так прыжок!

— С вами все в порядке? — спросил я.

— Со мной все в порядке; я упал на Милорда, чуть не задушив его, а больше ничего. Бедняга Милорд, — продолжал Жаден, сладчайшим фальцетом обращаясь к своему псу, — ты спас жизнь своему хозяину!

Поднявшись, Милорд энергично завилял хвостом, что свидетельствовало о том удовольствии, какое он испытывал, совершив, сам того не подозревая, столь прекрасный поступок.