Капитал Российской империи. Практика политической экономии - [30]
Массовая распродажа дворянских земель началась в 1905–1906 г., во время Первой русской революции. В эти годы, указывает В. Святловский, «на рынок поступило колоссальное количество частновладельческих имений». Только за 1906 г. было ими же продано и заявлено для продажи через крестьянский Банк сразу 7,6 млн. десятин>{361}. За 1907–1908 гг. было предложено к продаже 6 млн. дес. земли>{362}, т.е. в среднем в 6 раз больше, чем за любой год до Первой русской революции.
Такое внеэкономическое поведение крестьян, покупавших и арендовавших землю, по заведомо убыточным ценам ставило в тупик многих исследователей. Между тем еще М. Сперанский задолго до отмены крепостного права отмечал, что «по мере роста населения возвышается цена на землю»>{363}. Именно огромная перенаселенность сельской России создавала то невероятное давление, которое повышало цены на землю. «По крайней мере часть земли крестьяне покупают из нужды, — добавлял М. Вебер: — они, кажется, покупают землю именно потому, что неурожаи заставляют увеличивать земельные участки»>{364}. Ситуация многократно катализировалась тем, что с одной стороны крестьянин был привязан к земле, необходимостью платить выкупные платежи; к общине, необходимостью платить налоги, а с другой у него не было альтернатив для приложения своего труда. Даже, в голодные годы, по словам А. Энгельгардта, у крестьянина «хлеба нет, работы нет, каждый и рад бы работать, просто из-за хлеба работать, рад бы, да нет работы»>{365}.
Другим могущественным инструментом разорения и закабаления крестьян стало ростовщичество: с падением крепостного права, отмечал в 1892 г. будущий министр земледелия Е. Ермолов, «развилась страшная язва нашей сельской жизни, вконец её растлевающая и уносящая народное благосостояние, — это так называемые кулачество и ростовщичество… Однажды задолжав такому ростовщику, крестьянин уже почти никогда не может выбраться из той петли, которою тот его опутывает и которая его большею частью доводит до полного разорения <…> суд <…> стоявший на почве формальных доказательств, обыкновенно являлся на помощь сельскому ростовщику в его хищнической деятельности разорения крестьянства»>{366}.
«Кредит крестьянам банки и кулаки-ростовщики, — по словам С. Короленко (1903 г.), — предоставляли под 50–60, а иногда и 100% годовых, при взыскании этой ссуды, цена хлеба принимавшегося за долг назначалась в 2–3 раза ниже себестоимости, в результате кредит сельскому населению обходится в 200–300% годовых на полученную ссуду и таким кредитом вынуждены пользоваться почти все крестьяне, занимающиеся земледелием на своих наделах»>{367}. «Посредники, комиссионеры, маклера и при покупке хлеба осенью, с поставкой к назначенному сроку, как правило… кредитовали крестьян в размере 125% годовых под готовый хлеб»>{368}.
А. Энгельгардт приводил аналогичные данные: крестьянину взять осенью кредит под 120% годовых считалось большой удачей>{369}. По данным В. Благовещенского, при краткосрочных, на 1–2 месяца, займах крестьянскому населению приходится платить, в среднем, по 9,7% в месяц, т.е. 116,4% в год. По данным департамента окладных сборов, крестьяне Касимовского уезда (Рязанской губ.) платят по месячным займам от 120 до 180% в год. При займах, чтобы «перевернуться», под давлением крайней необходимости, они платят в среднем по 5,7% в неделю, т. е. 296,4% годовых. В Уфимской губ. выяснилось на суде, что при нужде платились и по 30% в неделю, т.е. 1560% в год>{370}.
«Центр тяжести доходов <…> кулацкого хозяйства, — подтверждал А. Чаянов, — лежит в торговых оборотах, ростовщическом кредите, в том числе сдаче в аренду инвентаря на кабальных условиях»>{371}. А. Энгельгардт дополнял, что кулаку, сельскому богачу выгоднее не устраивать ферму, а отдать землю общине и тянуть с нее проценты за кредит: «настоящий кулак» — «ростовщик-процентщик»… Кулак «ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги… добытые неизвестно какими, но какими-то нечистыми средствами… для него важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами»>{372}.
Со сменой помещика на купца (кулака) поменялась лишь форма эксплуатации, а суть ее осталась прежней. Характеризуя ее, А. Энгельгардт проводил прямую параллель между помещиками и кулаками: «Вся система нынешнего помещичьего хозяйства держится, собственно говоря на кабале, на кулачестве»>{373}. Известный публицист и экономист того времени С Шарапов дал классическое определение происходившим событиям: «за последнюю четверть века, вместо старого крепостного права юридического создалось новое, в тысячу раз тягчайшее, — крепостное право экономическое»>{374}. Подобным образом отзывался о «новых временах» и Л. Толстой: «Теперь тоже крепостное право, — за деньги вы можете также давить людей, как и до освобождения крестьян»
