Капетинги и Франция - [8]

Суверен, наследующий им в 1060 г., является представителем династии, которую строже всего судили как ее современники, так и современные историки. Филипп I, толстый человек, которого упрекали в гурманстве, чувственности, алчности и которого папа Григорий VII обличал как тирана, действующего под внушением дьявола, как клятвопреступника и вора, осужден в наши дни за то, что не смог помешать завоеванию Англии нормандцами, союзу герцогства Нормандского с английским королевством, за то, что выказал равнодушие, если не враждебность григорианской реформе[37], за то, что не участвовал в Первом крестовом походе. Но если мы исследуем поближе историю его правления, то должны будем отдать себе отчет в том, что этот толстяк, вопреки своим слабостям и заблуждениям, очень точно почувствовал труд, который предстоял капетингской династии. Он понял, что прежде всего надо, чтобы король был хозяином у себя, в своем личном домене, чтобы стать им в королевстве. Именно с его правления берут начало действия, посредством которых феодальная вольница домена была приведена к повиновению, к подчинению, позднее ставшему службой королевству. И в речи, которую вкладывает в его уста Сугерий, когда заставляет его говорить своему сыну, принцу Людовику, будущему Людовику VI Толстому, по поводу башни Монлери, аннексированной по ловкому браку между Елизаветой, дочерью Ги Трусселя, сеньора де Монлери, и принцем Филиппом, одним из сыновей короля от брака с Бертрадой де Монфор: «Ну, сын мой, храбро охраняй эту башню, причинившую мне столько неприятностей, и состарившую меня»[38], мы находим, на наш взгляд, что столь опороченный король был озабочен тяжким трудом, возложенным на него.

Равным образом очевидна опасность, которую представлял и его великий нормандский вассал, которому он не мог запретить расширять за счет Англии свои владения, будучи еще под опекой во время экспедиции Вильгельма Завоевателя в 1066 г. Если он и не смог помешать присоединению Нормандии к Англии, то, по крайней мере, был инициатором политики, закончившейся победой Капетингов и заключающейся в использовании раздоров в королевской семье за Ла-Маншем. Он подталкивал и поддерживал Роберта Куртегеза[39] сначала против его отца — Вильгельма Завоевателя, а потом против брата — Вильгельма II Рыжего, как после него Людовик VI будет использовать Вильгельма Клитона[40], и как позднее Филипп-Август воспользуется Ричардом Львиное Сердце против Генриха II, а Иоанном Безземельным против Ричарда.

Он не благоволил к григорианской реформе. Приверженцы этой реформы приписывали его сопротивление соображениям алчности. Весьма возможно, что эти соображения и существовали, и французский король желал сохранить доходы, которые ему давала продажа епархий. Но ничто не доказывает, что, действуя таким образом против реформаторов, Филипп I не видел, какую опасность для королевской власти представляла эта реформа. Этот король, желавший быть хозяином у себя, возможно, хорошо отдавал себе отчет в том, что церковь, независимая от светской власти, могла оказаться для последней опасным противником. Во всяком случае, он действовал по собственному разумению, и с точки зрения его королевских функций его трудно в этом обвинять.

Он не дал увлечь себя в крестовый поход. Правда, в тот момент, когда проповедовался и организовывался поход, Филипп I, отлученный от церкви из-за своего брака с Бертрадой де Монфор, был не в состоянии принять в нем участие. У нас нет никакой возможности узнать, не присоединился ли бы он к этой экспедиции при других обстоятельствах. Однако все, что нам известно о его характере, позволяет в этом усомниться.

Филипп не кажется великим человеком, но это не всегда является недостатком. Он хорошо видел непосредственный труд, который его ожидал: стать хозяином своего домена, повергнуть англо-нормандское могущество. Его силы не позволяли вести ему эту двойную работу. Что бы случилось, если бы он отвлек хотя бы малейшую их часть па такое предприятие, как завоевание Святой Земли?

Впрочем, он вовсе не противился крестовому походу. Вероятно, он и не в состоянии был это сделать. Туда должен был отправиться Гуго де Вермандуа, его брат. Не видно, чтобы он чинил какие-либо препятствия двинувшимся в поход вассалам. Правда, регламент 1095 г. защищал имущество крестоносцев. Но если у Филиппа I было много принципов, за которые его порицали противники, то эта торжественная защита никогда не приостанавливалась.

Наконец, этот толстяк, столь часто ссорившийся с церковью, сумел отвести от своего королевства конфликт между своими принципами и церковью по животрепещущему вопросу об инвеституре. И он ввел взаимную политику поддержки папства и французского королевства, оказавшейся такой полезной, по крайней мере, для его внука. Следует ли отсюда, что заслугу этой политики следует приписать одному папе Урбану II? Это неважно. Важно то, что он ей не противился, и это позволяет думать, что он понимал ее интерес для себя.

Наконец, Филипп I, кажется, довольно ясно видел, в чем заключались интересы короны. Несомненно, ему недостает прыти, он приземленный практик, и достаточно грязный. Но он был прав, будучи сувереном, соответствующим своей эпохе, и достаточно было его сыну продолжить его политику, по крайней мере, в своих основных чертах, чтобы историки начали приветствовать его как короля, правление которого означало «