Кант: биография - [79]
Близким другом и Канта, и Грина был Роберт Мотерби (1736–1801) из Халла. Он приехал в Кёнигсберг в возрасте восемнадцати лет по запросу Грина, искавшего себе надежного помощника. Мотерби не говорил по-немецки, когда приехал, но вскоре стал незаменимым помощником Грина во всех торговых делах. Позже Грин сделает его своим деловым партнером, а когда он умрет, Мотерби унаследует компанию. Кант продолжал приходить к Мотерби после смерти Грина и был близким другом его семьи. Благодаря этим английским купцам Кант познакомился и с другими их приятелями, такими как англичанин Баркли, шотландский торговец Хэй и французские торговцы Туссен и Лаваль. Мотерби женился на одной из десяти дочерей Туссена (Шарлотте)[635]. И все же именно Грин стал самым близким из всех друзей Канта.
В 1768 году Гаман писал: «Несколько дней назад я впал в дневную дрему, когда был у моего друга Грина. Затем я услышал утверждение Канта, что нельзя ожидать никаких новых и важных открытий в астрономии из-за ее совершенства. Я вспомнил, будто во сне, что ненавидел новые астрономические гипотезы настолько, что мог бы уничтожить их…»[636]Практикуя искусство беседы, Грин и Кант обсуждали множество тем. Такие разговоры, вероятно, чаще всего следовали схеме, которую Кант описывает в лекциях по антропологии. Разговор, согласно этой точке зрения, делится на три части: нарратив или история, обсуждение и шутка. Разговор начинается с того, что кто-то рассказывает историю, а потом ее обсуждают. Тут может возникнуть дискуссия. «Если дискуссия или raisonnement становится слишком серьезной и грозит перейти в спор, тогда будет кстати, если кто-то пошутит за столом, что даст разговору иное направление»[637]. История может порой занимать непомерно долгое время, но Кант уверен, что разговор рано или поздно приведет к дискуссии и что таким образом рано или поздно возникнет шутка. Однако «разговор, который состоит только из шуток и острот, невыносим и безвкусен». Действительно, это почти «как сон», потому что нет в нем никакой последовательности[638]. Можно только надеяться, что утверждение Канта, что «нельзя ожидать никаких новых и важных открытий в астрономии из-за ее совершенства», было шуткой, а не частью вклада в дискуссию. Другими темами разговора в 1768 году могли быть лондонские хлебные бунты, во время которых толпа разорила правительственные зерновые склады, или тот факт, что цена на хлеб в Париже достигла высшей точки – четыре су за фунт. Грин был, в конце концов, коммерсантом.
Компания Green, Motherby & Co. хранила почти все сбережения Канта. Боровский утверждал, что Кант «инвестировал свои вложения самым выгодным образом – ведь о них его друг Грин заботился в сто раз больше, чем о себе самом»[639]. Неизвестно, когда Кант начал инвестировать в компанию, но мы знаем, что к 1798 году он накопил 43000 гульденов, что было значительной суммой[640]. Учитывая размеры его сбережений, скудость его дохода и размер сложных процентов, более чем вероятно, что он рано начал инвестировать небольшие суммы денег. Кант понимал, что принцип постоянно откладывать небольшие суммы денег будет вознагражден больше, чем попытка сохранить суммы покрупнее, но попозже. Как бы то ни было, эти события следует рассматривать в экономическом контексте. Пруссия испытала в 1763 году серьезный финансовый кризис, который начался в Голландии. Еще раньше в Пруссии случилась инфляция из-за того, что валюту обесценили, чтобы покрыть расходы на Семилетнюю войну. Экономика по сути стагнировала, и положение не улучшалось до 1770-х годов. В 1763 году еды в Берлине было так мало, что люди стояли в длинных очередях у входа в пекарни «и яростно сражались за плохой недопеченный хлеб»[641].
Те, кому приходилось жить на фиксированный доход, особенно пострадали от этих событий. Хотя Кант не получал фиксированного дохода, ему приходилось жить на плату от студентов, а в шестидесятых и семидесятых годах студентов было меньше, чем в пятидесятых. Тем не менее финансовая ситуация в Кёнигсберге была не настолько плоха, как в Берлине, поскольку Кёнигсберг был гораздо теснее связан с Польшей и другими восточноевропейскими странами. Однако кёнигсбержцам события в Берлине не помогали. Вряд ли можно сомневаться в том, что Канту приходилось жить существенно скромнее на протяжении большей части шестидесятых годов по сравнению с периодом русской оккупации или по сравнению со временем после 1770 года, когда он стал ординарным профессором. Деньги, как мы видели, для Канта всегда имели значение, но в 1762–1764 годах они были особенно важны.
11 ноября 1764 года в Кёнигсберге разразился огромный пожар, который длился неделю и разрушил 369 домов, 49 складов и церковь в Лёбенихте, унеся множество жизней. Пожар мог начаться по причине поджога. Опустошение, причиненное им, напомнило всем жителям Кёнигсберга, включая Канта, как хрупка на самом деле жизнь
