Кант: биография - [59]
Когда Гейльсберг говорит, что Кант «не был большим поклонником (Verehrer) женского пола», он не имеет в виду, что Кант смотрел на женщин свысока или что он был женоненавистником, а скорее, что сексуальные похождения не были важны для него как средство самоутверждения. «Он считал, что брак – это желание и необходимость», но никогда не делал последнего шага. Однажды к родственникам откуда-то приехала «хорошо воспитанная и красивая вдова». Кант не отрицал, что с такой женщиной он с радостью разделил бы жизнь; но «он всё подсчитывал доходы и расходы и откладывал решение изо дня в день»[461]. Прекрасная вдова уехала к другим родственникам и вышла замуж там. В другой раз его «тронула молодая вестфальская девушка», сопровождавшая одну знатную даму в Кёнигсберг. Ему было «приятно находиться в ее обществе, и он часто давал об этом знать», но он снова ждал слишком долго. Он все еще думал о предложении руки и сердца, как она уже добралась до вестфальской границы[462].
После этого он никогда больше не думал о женитьбе. Он не ценил и предложений в этом роде от друзей, предпочитая не идти на вечеринку, если была вероятность, что там его ждут увещевания в этом направлении. В ранние годы его преподавания жениться действительно было трудно по финансовым соображениям. Сам он, как говорят, язвительно заметил, что когда женитьба могла быть ему полезна, он не мог себе этого позволить, а когда он мог себе это позволить, она уже ничего не могла ему принести. В этом он был не одинок. Многим ученым в Германии XVIII века пришлось испытать ту же участь и жить безбрачной жизнью просто потому, что они не могли содержать жену и детей. Некоторые находили богатых вдов, которые могли их поддержать, но это были исключения.
Вопрос о том, понимал ли Кант женщин на самом деле, остается открытым. Вполне вероятно, что с возрастом он понимал их все меньше и меньше. Конечно, верно, что его взгляды на социальную и политическую роль женщин были по большей части традиционными, но это не до конца так. На Канта повлияли и более прогрессивные взгляды, а он, в свою очередь, повлиял на них[463]. Учитывая, что во времена Канта не было студенток и что он встречал женщин только в четко очерченных и в основном очень формальных социальных обстоятельствах, вряд ли можно было ожидать большего.
Университетские дела шли своим чередом в годы русской оккупации. Когда в 1758 году умер Кипке и его должность ординарного профессора логики и метафизики освободилась, Кант подал на нее заявление – и снова безуспешно. Вместо него должность отдали Буку, одному из любимых учеников Кнутцена, который преподавал дольше и, возможно, заслуживал ее в большей степени. Заявки подали Бук, Флотвел, Хан, Кант, Иоганн Тизен и Ватсон, но в Петербург передали только имена Бука и Канта. Бука сначала одобрили как самого подходящего кандидата, но из-за возражений Шульца, который был ректором университета в тот год, Канта и Бука обоих рекомендовали как достаточно компетентных[464]. Шульц поддержал Канта только после встречи с ним, во время которой спросил «торжественно: Вы действительно боитесь Бога всем сердцем?»[465] Ответ его, должно быть, удовлетворил, хотя кажется, что Шульц не столько благоволил Канту, сколько не одобрял большинство других кандидатов. В самом деле, можно задаться вопросом, действительно ли он хотел назначения Канта, который казался ему гораздо слабее Бука, или он хотел, чтобы Бук выглядел сильнее на кантовском фоне, выдвигая на должность их обоих, а не одного только Бука. Как бы то ни было, некоторые из других претендентов, такие как Флотвел и Хан, не были приемлемы для Шульца ни при каких обстоятельствах. Академический успех все еще ускользал от Канта.
Кант и Гаман: «Либо очень близкие, либо очень далекие»
Хоть Кант и не был революционером в вопросах гендера или пола, он был нонконформистом в вопросах религии. Это снова показывают события 1759 года. Гаман, входивший в круг знакомых Канта по крайней мере с 1748 года и близкий к нескольким кантовским друзьям, уехал из Кёнигсберга в 1752 году. Проработав несколько лет домашним учителем и набрав немалые долги, он поступил на службу в дом купца Беренса в Риге. К тому времени за годы учебы в Кёнигсбергском университете он успел стать одним из ближайших друзей Иоганна Кристофа Беренса (1729–1792). В 1757 году его по службе отправили в Лондон, где его подстерегали сплошные неудачи и где он растратил еще больше денег и жил чрезвычайно беспорядочной жизнью. Он даже близко сошелся с членами лондонского гомосексуального сообщества. Наконец, охваченный чувством вины, он утратил все свои прежние нравственные и религиозные убеждения. Идеалы Просвещения оказали на него в свое время сильное влияние, но теперь Гаман постепенно, борясь с собой, возвращался к вере в то, что Христос и церковь – единственное спасение не только для него самого, но и для всех. Это «обращение» часто описывается как пиетистский прорыв
