Кант: биография - [42]
Если пиетистам и ортодоксам нужен был какой-то сигнал, что ситуация вновь изменилась, то бездействие Фридриха II и было таким сигналом. Опорочить кого-либо по чисто религиозным основаниям больше не получалось. Покуда человек, которого пытались так опорочить, был послушным и хорошим гражданином, король не вмешивался. С другой стороны, события 1744 года снова и слишком хорошо показали, что религиозное противостояние, преследование и цензура продолжали играть в Кёнигсберге большую роль и что спор между ортодоксами, пиетистами и сторонниками современной философии продолжался. Эти споры всегда бурлили под поверхностью, поэтому не пришлось долго ждать, прежде чем они вылились в горячие общественные прения. Можно предположить, что Кант проявлял живой интерес к разногласиям по поводу книги Фишера, очень близкой тем вопросам, над которыми он размышлял сам. Кант мог не соглашаться с утверждением Фишера, что его книга – достойное противоядие «атеистам, натуралистам, эпикурейцам, стоикам и многим другим свободомыслящим, не имеющим должной концепции Бога и его действий в ходе творения», но он мог искренне принять несогласие Фишера с утверждением членов богословского факультета, что они достойные судьи для этой работы. «Философскую систему, основанную только на причинах, познаваемых интеллектом из опыта», должны оценивать философы и ученые, а не богословы[302]. Спустя не такое уж долгое время Кант сам предложит такую систему.
1744 год был важным из-за еще одной шумихи и контроверзы. В 1738 году Кнутцен предсказал, что комета, которую наблюдали в 1698 году, снова появится зимой 1744 года[303]. Когда комета появилась, Кнутцен тут же стал в Кёнигсберге знаменитостью и заработал репутацию великого астронома далеко за пределами города. «Разумные мысли о кометах, в которых исследованы и представлены их природа и свойства, а также характер и причины их движения, и в то же самое время дается краткое описание примечательной кометы текущего года», опубликованные в 1744 году, по словам Крауса, пробудили в Канте интерес к науке, и именно эта книга побудила Канта к тому, чтобы написать собственную «Всеобщую естественную историю и теорию неба», которая выйдет через 11 лет[304]. Как и другие студенты Кнутцена, Кант, вполне возможно, смотрел на него как на героя.
Вскоре возникли сомнения. Эйлер продемонстрировал и в письмах к Кнутцену, и в статье, вышедшей позже в 1744 году, что предсказание Кнутцена не было верным, что комета 1744 года это не та же самая комета, что пролетала в 1698 году, и, по крайней мере имплицитно, что Кнутцен плохо знает физику[305]. Эйлер утверждал, что пройдет еще «по меньшей мере от четырех до пяти сотен лет», прежде чем комета покажется снова[306]. И все же это опровержение, кажется, не имело особого значения для большинства людей в Кёнигсберге, и уж точно не имело значения для Кнутцена и его студентов. Они так и не признали того, что его предсказание было неверным. В стихотворении, написанном по случаю похорон Кнутцена, его сравнивали с Ньютоном, Лейбницем, Локком, Декартом и Бейлем.
Работа Кнутцена о кометах была в любом случае во многом мотивирована теологическими интересами. Он написал ее отчасти как ответ на трактат под названием «Опыт рассуждения о кометах, всемирном потопе и предвестии Страшного суда, в согласии с астрономическими основаниями и Священным Писанием»[307]. Его автором был Иоганн Гейн (1709–1746), обретший дурную славу как последователь английского теолога Уильяма Уистона (1667–1752). Среди всего прочего Гейн утверждал в своем трактате, что древний страх перед кометами как плохим предзнаменованием имел под собой веские основания. Кнутцен опровергал эту точку зрения. Для него, как для Ньютона и Вольфа, кометы были всего лишь маленькими планетами, вращающимися вокруг солнца. У них постоянная траектория, которую можно вычислить. Хотя они и представляют большой интерес для физики, их не надо бояться как плохого предзнаменования. Кнутцен заключил, что Гейн алармист и обскурантист. Стремясь побороть страх перед кометами «в последнем его оплоте», он пылко атаковал Гейна[308]. Гейн ответил тем же, обвинив Кнутцена не только в плагиате – предсказание уже было сделано год назад в Leipziger gelehrte Anzeigen, но и в том, что он не смог в полной мере доказать, что комета 1698 года и комета 1744 года – одна и та же. Кнутцен и его студенты, кажется, отмахнулись от отсылки Гейна к Эйлеру, поскольку не принимали саму критику Эйлера.
Кнутцен недостаточно хорошо разбирался в естественных науках и математике, чтобы вступать в дискуссии о технических аспектах физики. Он не принадлежал к той «небольшой элите» ученых на континенте, кто разбирался в подробностях ньютоновской физики[309]. Особенно плохо он разбирался в математическом анализе. Полагаясь больше на механические модели, чем на расчеты, он имел кое-какое общее представление о ньютоновских «Принципах», но не мог внести сколько-нибудь оригинальный вклад в науку. Не хотел он и проводить четкой линии между наукой и метафизикой. Теологические и апологетические интересы диктовали ему, с чем можно и с чем нельзя соглашаться, по крайней мере в той же степени, что и научные взгляды. Как ученый, он был довольно ограничен даже по стандартам XVIII века.
