Кант: биография - [38]
Кроме того, следует назвать профессора поэзии и красноречия И. Г. Бока, хорошего друга Готшеда и заклятого врага пиетистов. Философия его интересовала, но не входила в число самых актуальных для него вопросов. Он выступал против пиетистов по многим причинам, но тот факт, что они вставляли палки в колеса студентам, ходившим на курсы поэзии, был одним из самых важных. И опять, более чем вероятно, что Кант ходил на его лекции, хотя есть основания сомневаться, что он считал их особенно важными.
Возможно, интереснее всех троих был Марквардт, который с 1730 года был экстраординарным профессором математики. Вплоть до своей смерти в 1749 году он читал лекции по логике и метафизике, и, говорят, очень популярные. В диссертации 1722 года он безоговорочно поддержал предустановленную гармонию в вопросе об отношении души и тела. Это очень важно, поскольку в рассматриваемый период более или менее повсеместно считалось, что только три системы могут объяснить, как соотносятся субстанции, – вопрос, который, конечно, был особенно важен для понимания отношения души и тела. Первой была система физического влияния, согласно которой изменение в субстанции B непосредственно и достаточно основывается в воздействии другой субстанции А. Эта точка зрения обычно ассоциировалась с Аристотелем и иногда с Локком. Второй системой был окказионализм, подразумевавший убеждение, что изменение в субстанции B и изменение в субстанции А непосредственно вызваны Богом. Эту систему приписывали картезианцам и особенно Мальбраншу. Третья позиция, учение Лейбница о предустановленной гармонии, утверждала, что изменение в А и изменение в B непрямым образом вызваны Богом через две серии изменений, состоящие в гармонии между собой. Это называлось системой всеобщей (или предустановленной) гармонии. Сам Вольф вступил с пиетистами в спор именно по поводу этой проблемы. Главной причиной было его осторожное и ограниченное одобрение лейбницевской теории предустановленной гармонии в «Разумных мыслях о Боге, мире и душе человека, а также обо всех вещах в целом» 1720 года. Главы, касающиеся человеческой души, привели его, «против его ожиданий, к теории Лейбница», хотя он и не принимал предустановленную гармонию как абсолютную истину, но только как самую разумную гипотезу. Вскоре его атаковали пиетисты. Они утверждали, что всеобщая гармония противоречит свободе воли, которой требовала истинная христианская вера.
Марквардт был далеко не столь робок, как сам Вольф. Он утверждал, что все телесные явления можно полностью объяснить на уровне тел. В то же самое время эти явления можно было бы полностью объяснить и на более основополагающем уровне субстанций, поскольку душа способна создавать все представления сама по себе. Поскольку Богу нужно было создать лучший из всех возможных миров, он должен был установить гармоничное соотношение между телом и душой, или явлениями и субстанциями[264]. Марквардт дополнил свой априорный аргумент апостериорными аргументами, которые стремились доказать существование предустановленной гармонии и опровергнуть окказионализм и теорию физического влияния. Как убежденный вольфианец, он остался противником пиетизма, выраженного в вольфианских терминах, который стал обычным делом в Кёнигсберге благодаря Шульцу. Не исключено, что Кант ходил на его курсы по философии и математике.
Еще важнее, вероятно, были Карл Генрих Раппольт (1702–1753), Иоганн Готфрид Теске (1704–1772), Христиан Фридрих Аммон (1696–1742) и Мартин Кнутцен (1713–1751). Раппольт, экстраординарный профессор физики, был более или менее вольфианским в своих взглядах, но на него также оказали большое влияние британские мыслители. Раппольт тоже был открытым врагом пиетизма. На его взгляды повлияли главным образом Крейшнер, первый вольфианец в Кёнигсберге, и Фишер, вольфианец, которого больше всех ненавидели пиетисты. Именно Фишер побудил Раппольта отказаться от теологических исследований и обратиться к физике. Раздраженный интригами пиетистов, в 1728 году он писал Готшеду: «Здесь все науки кажутся без пользы, и имеет значение не столько то, научился ли ты чему-нибудь основательному, сколько то, умеешь ли ты приспособиться к галльским нравам»
