Кант: биография - [185]

.

Библейская история грехопадения наводит на подобные размышления. Зло – результат обольщения, а это означает, что мы не неотвратимо испорчены, а способны к улучшению[1435]. Мы должны сначала произвести революцию в своем мышлении, то есть создать характер, а затем работать над ним. Тем не менее моральный характер, за который мы несем ответственность, не имеет истока во времени[1436]. Следовательно, он должен иметь начало в разуме и быть рационально объяснимым. Характер тождествен образу мысли (Denkungsart)[1437].

Характер не тождествен Gesinnung[1438]. Понятие Gesinnung не добавляет ничего нового к кантовскому обсуждению конкретных моральных агентов. Когда он использует этот термин в данном контексте, он имеет в виду мотивацию или мотивации, выраженные в наших максимах. Так, Кант часто говорит о «хороших Gesinnungen и максимах» или о «принципах и Gesinnungen», или же говорит «максимы», добавляя в скобках: Gesinnungen[1439]. В этих местах он, по-видимому, отождествляет Gesinnungen с мотивационным аспектом максим. Gesinnungen относятся к тому, что является «субъективным» в «субъективных принципах воления». Тогда Gesinnung в единственном числе – не что иное, как способ говорить о мотивации, выраженной в совокупности наших максим. Именно таким образом Gesinnung является «внутренним основанием принятия всех максим»[1440].

Когда Кант говорит о Gesinnung в «Религии» как о «субъективном первом основании принятия максим», он, кажется, имеет в виду и нечто другое[1441]. Он говорит о чем-то «непостижимом для нас», а именно об «интеллигибельном основании сердца (всех максим произволения)»[1442]. Так или иначе, настораживает утверждение Канта, что наличие доброго или злого Gesinnung является «субъективным первым основанием максим» и что это «врожденное свойство», в то же время принятое свободной волей[1443]. Означает ли это, что мы «выбираем себя» в каком-то фундаментально сартровском смысле, что мы сами свободно принимаем собственную основополагающую максиму?

Это, безусловно, создавало бы проблемы. Поскольку Gesinnung «не приобретается во времени», возникает призрак «ноуменального выбора»[1444]. Однако Кант не имел в виду ни понятия «выбора себя», ни понятия «основополагающей максимы»[1445]. Gesinnung, по мнению Канту, неисповедим. Он «носит сверхчувственный характер»[1446]. Это характеристика, которой обладает человек, но не как индивид, а как член человеческого рода. Это универсальная характеристика всех людей, которая показывает, что через принятие максим человек «выражает также характер своего рода»[1447]. Так что это точно не «выбор самих себя». Это выражение нашей «падшести». Именно это занимало Канта в статье «Предполагаемое начало человеческой истории». Разум, когда он пробуждается, сталкивается «с животностью и всей ее силой», и поэтому неизбежно возникает зло. Это необходимый первый шаг для таких разумных существ, как мы, – по крайней мере, так считает Кант. «Первым шагом из этого состояния в нравственном отношении было, таким образом, падение; в физическом отношении следствиями этого падения было множество дотоле неизведанных жизненных невзгод, следовательно, наказаний. История природы, таким образом, начинается с добра, ибо она произведение Бога; история свободы – со зла, ибо она дело рук человеческих»[1448]. Мы всегда оказываемся уже падшими.

Вторая статья, или часть «Религии», посвященная борьбе добра со злом, не постулирует манихейскую онтологию, как можно было бы предположить из названия. Кант не рассматривает вселенную как поле битвы двух сил. В действительности он утверждает, что в конечном счете неважно, «полагаем ли мы искусителя только в нас самих или вне нас»[1449]. Если мы ему поддаемся, мы в любом случае виновны, независимо от того, искушает ли он нас изнутри или снаружи. То же самое относится, конечно, и к силе добра. Сын Божий, олицетворяющий идею совершенного человека, может считаться существующим вне нас, но гораздо важнее рассматривать его как идеал, которому следует подражать. Сын Божий, так же как и искуситель, важнее как понятие, которое может помочь нам понять наше моральное положение, чем как нечто, имеющее реальность помимо морали. Так же, как Лессинг в «Воспитании человеческого рода», Кант утверждает, что Библия имеет только моральное значение. Некоторые аналогии Канта между религией и моралью кажутся причудливыми, но они показывают, насколько ему было важно показать, что между лютеранской доктриной и моральной верой не обязательно существует конфликт. Может даже показаться, что он дает советы проповедникам о том, как перевести язык критической морали на язык традиционной веры.

Моральная вера делает чудеса Библии излишними, а «личность учителя единственно подходящей для всех миров религии – тайна», и «его появление на земле, равно как и удаление с нее, его исполненная деяний жизнь и его страдания – сплошное чудо». В самом деле, история жизни великого учителя сама по себе является чудом, так как считается откровением. «О внутреннем достоинстве всего этого мы можем не беспокоиться», мы можем даже «по-прежнему уважать внешнюю оболочку» учения, которое записано в наших сердцах,