Кант: биография - [105]

.

Краусу нравился Кант, а Канту нравился Краус – и преподаватель философии пекся о своем студенте. Когда в 1773 году умер дядя Крауса, он остался безо всякой поддержки. Его родители умерли еще до того, как он приехал в Кёнигсберг. Кант стал поддерживать Крауса. В 1774 году он рекомендовал его, когда понадобилось присматривать за молодым бароном, учившимся в университете. Краус получил должность и внушительный оклад. Он жил с молодым бароном в доме Кантера, рядом с Кантом.

Посетив все лекции Канта, Краус обратился в 1774 году к другим занятиям. Он самостоятельно изучил английский и математику. Он много читал, особенно высоко ценя «Гудибрас» Батлера, всего Шекспира, «Тристрама Шенди» Лоренса Стерна, «чтобы поймать его настроение и остроумие», Руссо и Спинозу, «чтобы образовать свой рассудок» и «Тиндейла, Моргана, Гоббса и все антирелигиозные умы, которые научили меня сомневаться и согласиться с верным утверждением, что Библия создана не для философской спекуляции». Он читал Вольтера и, как учителя в «спекуляции», то есть в метафизике, – Юма. На Крауса эти книги могли повлиять так же, как и лекции Канта. Хотя Кант видел в Краусе своего студента, Краус не желал следовать новой критической философии Канта.

В самом деле, после 1775 года на Крауса, как прежде на Гердера, все больше и больше оказывал влияние Гаман, который 14 августа того же года сказал Гердеру, что Краус «величайший талант и в философии, и в математике. Он усердно размышляет над проблемами. Он учитель моего сына и его отца»[835]. Но через год (10 августа 1776 года) он написал: «Краус стал мне совершенно чужим и переводит, по рекомендации Грина, „Политическую арифметику“ [Артура] Юнга для Кантера». Потом он признавался, что Краус «работает над чем-то – и что это, вероятно, никто из нас не знает. Он заболел из-за этого, поскольку перетрудился»[836]. Это не последнее упоминание о том, что Краус не мог закончить работу. Позже в том же году Гаман жаловался, что Краус, несмотря на большой талант, имеет в себе «что-то тайное, коварное, необъяснимое», «как мертвая муха, что портит лучшую мазь»[837]. Он жаловался также, что Краус – разгильдяй. Учитывая, что самого Гамана едва ли можно было считать образцом дисциплинированности, это серьезное замечание.

Фоном этих замечаний было желание Крауса принять участие в конкурсе Прусской академии на призовую статью об источниках двух изначальных способностей души. Поскольку он

…считал, что у него в голове вся работа уже готова, он думал, что легко сможет излить мысли на бумагу. Мои доверчивость и любознательность заставили меня поощрять его в этом, поскольку я совершенно не знал его идей. Он все время делал вид, что работает, и все выражал надежду, что скоро закончит. Он заболел из-за этого телом, духом и умом[838].

Когда Гаман посмотрел записи Крауса, он ничего в них не обнаружил, по крайней мере ничего стоящего. Гердер, чью работу «О познании и ощущении человеческой души» приняли на конкурс, конечно, очень интересовался этим предметом.

Кант, который работал над «Критикой чистого разума», касавшейся той же проблемы, был в этом не менее заинтересован. Он высоко ценил Крауса, даже пытался оправдывать его. Так, он писал Герцу:

Некоторая мизология, о которой Вы сожалеете у г-на Крауса. как и многие проявления мизантропии, происходит от того, что хотя в первом случае человек и любит философию, а во втором – людей, но находит их неблагодарными, отчасти из-за того, что слишком многого от них ожидал, отчасти из-за того, что слишком нетерпеливо дожидался от них награды за свои усилия. Мне тоже знакомо это угрюмое настроение; но добрый взгляд как от философии, так и от людей вскоре снова примиряет нас с ними и только делает нашу привязанность к ним сильнее…[839]

Это говорит многое не только о Краусе, но и о Канте. К тому времени, как он это написал, он уже девять лет работал над «Критикой» и сам пребывал в нетерпении. Более того, он постепенно начинал понимать, что многого от метафизики не дождется, – уж точно гораздо меньшего, чем он надеялся в 1770 году. Можно ли то же самое сказать в отношении людей, неясно, но вполне вероятно, что так оно и было. Краус, должно быть, иногда разочаровывал Канта, как он разочаровывал Гамана.

Каковы бы ни были проблемы Крауса, Кант продолжал ему помогать. Он добыл для него еще одну должность, у семьи Кейзерлингов, которые платили Краусу жалование в 200 талеров только за то, чтобы он присматривал за одним из их родственников. В 1779 и 1780 годах Краус предпринял поездку в Берлин и Гёттинген, по пути стал масоном и завел немало важных дружб и знакомств.

Однажды вечером в Гёттингене его пригласили на светский прием в саду, где присутствовали множество преподавателей, включая Иоганна Георга Генриха Федера. Разговор коснулся современной философии. Краус обмолвился, что у Канта на столе лежит работа («Критика чистого разума»), которая встревожит философов и заставит их попотеть. Джентльмены засмеялись и ответили, что вряд ли можно этого ожидать от дилетанта в философии[840].

Если бы только они поговорили с кем-то из студентов Канта!