Каньон-а-Шарон - [34]

— Камень вы оплачиваете, — уточнил Асаф, — остальные материалы мои.

— Сколько будет стоить камень?

Он измерил стену рулеткой, перемножил в уме цифры и сказал:

— Тысячу двести.

— Идет. Когда начнешь?

— Сейчас. Привезу камень, завтра с утра приду с другом, вечером кончим. Кофе есть?

Мы выпили кофе. Он заторопился:

— Давай деньги. Поеду в Тайбу за камнем.

Тайба — арабский городок, до него — минут двадцать. Надо было заехать за деньгами в банк. Когда я припарковался, Асаф сказал:

— Возьми тысячу шестьсот.

— Мы же договорились: тысячу двести.

— Я не все посчитал. Там еще внизу веранды три ряда.

— Нет, — сказал я. — Мы договорились.

— Ты не понял… — Он стал делать какие-то расчеты на листке бумаги, что-то втолковывал.

Я уперся:

— Нет.

— Ты не понял… — он начал объяснять сначала.

Это повторилось несколько раз. Наконец, мне надоело:

— Раз так, я не продаю машину. Не хочешь — до свидания.

— Порядок, — немедленно согласился он.

Ждал в машине, пока я получал деньги. Я сел за руль, и он спросил:

— Не получил?

— Почему не получил?

— Так давай, — удивленно сказал он. — Меня друг ждет, он в Тайбу едет.

Я-то думал, мы поедем на моем «фиате»! Только тут сообразил, что должен дать тысячу двести шекелей совершенно незнакомому человеку. Что было делать?

— Пиши расписку.

Он написал. Прочесть расписку на арабском языке я не мог. Показать удостоверение личности тоже не попросил: и неудобно, и все равно эти бумаги доверия не вызывают. Говорят, у каждого араба ворох таких удостоверений.

Асаф пересчитал деньги и выскочил из машины:

— Через два часа привезу камень.

Я вернулся домой и стал ждать. Прошло два часа. Я проклинал себя: надо было взять в залог удостоверение личности! Надо уметь делать такие простые вещи! Пусть у него их сотня, но это, все же, какой-то след!…

Через час приехал Яков с сыновьями. Я рассказал все, он покачал головой:

— Нельзя так! Ни с арабами, ни с евреями! Человек, которого ты не знаешь! Ни в коем случае нельзя!

Прошел еще час и — ах вы, мои хорошие, — подкатил минибус, выскочил из него Асаф. Он привез камень. Выгрузил у калитки и сел в машину.

— Завтра с другом, значит, все сделаем.

Я не стал спорить — день все равно кончался. Наутро Асаф пришел — один.

— А где друг?

— Подойдет попозже.

Друг так и не пришел. Асаф, кажется, и не ждал его. Выпив кофе, сказал, что идет за белым цементом, и исчез на полдня. Принес на плече полмешка белого цемента, спросил, где мелкий песок. Удивился, что его нет, и снова исчез. В этот день так и не вернулся. Мне эти уловки были знакомы, маляры тоже так делали: главное — нахватать побольше заказов, получить деньги на материалы, а там как получится. Наверно, он работал еще где-нибудь неподалеку и выкручивался и там, и здесь.

На следующий день Асаф пришел в семь. В калитку не зашел, хоть мы ее не запираем. Звал меня с улицы. Пил кофе и рассказывал о себе: живет в деревне под Шхемом, у него пятьдесят соток земли, большие дом и сад.

Я заметил:

— У тебя полно земли. А говорят, евреям тут места нет.

Он сморщил лоб, пытаясь понять.

— Ты хочешь купить землю на территориях? Но еврею нельзя!

— Да зачем мне она? У меня и денег нет.

— Ну да, — сказал он озадаченно.

Я понял, что попал впросак. Это издалека, до того, как приехали сюда, нам могло казаться, что на этой земле люди враждуют из-за дунамов и квадратных километров. Но дунамы-то и километры поделить было бы несложно. Их, пустых, незасеянных и незаселенных, тут вдоволь, на всех могло хватить. Не из-за них вражда.

На работу Асаф добирался полтора часа. Странно было, что после такой дороги — много километров пешком по жаре, — он еще способен был что-то делать. От еды отказался и, выпив кофе, ушел за песком. Принес его в двух двадцатилитровых ведрах из-под краски откуда-то с соседней улицы. При изящном его сложении это был большой груз — жилы выпирали под смуглой кожей, как на анатомическом муляже. Еще не начался рабочий день, а его уже водило от усталости, как пьяного. Он беспрерывно и страшно кашлял. Ира прислушалась:

— Да у него, наверно, пневмония!

Сбегала за стетоскопом, послушала…

— Вам надо провериться рентгеном.

— Потом, — сказал он. — Если есть таблетки, дай.

Она принесла антибиотик, рассказала, как принимать, он сразу проглотил две таблетки. Приготовил раствор на белом цементе и начал кладку. Я сам вызвался принести ему еду из магазина. За едой он все повторял, что просчитался и я должен ему четыреста шекелей. Я не поддавался. Подошла Дашка, он умудрился незаметно поговорить с ней и охмурил — она эти четыреста шекелей пообещала.

Вместо одного дня Асаф проковырялся четыре. Я нетребователен, но то, что он делал, не лезло ни в какие ворота, ряды шли вкривь и вкось. Асаф никогда не спорил, переделывал тут же. Дело свое знал. Хорошо работать умел, но умел и плохо, если сходило. Это меня изумляло. Мне всегда казалось, что тот, кто умеет сделать хорошо, не может работать плохо. Я сам такой. Если делаю плохо, то от неумения. Плохая работа меня мучит, и постоянные клиенты это видят и понимают: он не может работать плохо, он педант. Упрекнуть Асафа в педантизме никак было нельзя. Приходилось бросать свои дела и наблюдать за ним.