Каникулы на колесах - [33]

Оставлять нашу общую стоянку безо всякого присмотра мы не рискнули. Решено было ездить в город поочередно. Дядя Вася и тетя Вера вызвались подежурить на пляже возле машин первыми. А мы отправились в Одессу. Мы — это дедушка, папа, мама, я и Наташка.

Когда мы веселой ватагой бродили по городу, укрываясь от жгучего солнца в тени акаций и старинных домов с затейливыми фасадами, я не мог не вспомнить о недавно прочитанной повести «Белеет парус одинокий» Валентина Катаева; о том самом Гаврике с лилово-розовым носиком, облупленным, словно молодая картофелина, что жил с дедушкой в этом самом городе, помогал ему рыбачить и так здорово описан в повести.

Удивительная все-таки вещь, если поразмыслить, художественная литература! Ведь я давно уже не маленький, соображаю, что к чему, умом отлично понимаю, что никакого Гаврика сроду и на свете не было, что он просто придуман писателем. Как и все его приключения. А вот поди ж ты: весь тот день меня не оставляли мысли о Гаврике, как о живом человеке. О том, как он таскался к брату Терентию на Ближние Мельницы, резался с Петькой в «ушки», помог матросу с «Потемкина» бежать на шаланде… А уж когда мы зашли на Привоз и вокруг запахло свежей рыбой, я совсем поддался колдовству книги и почти всерьез начал всматриваться в женщин за прилавками. Какая из них мадам Стороженко, та, что охмуряла бедного Гаврика, бессовестно обсчитывала его, обзывала его бычков вошами и торговалась до хрипоты с покупателями?

В тот день мы вдоволь поколесили по городу. Конечно же, прошли по Дерибасовской, воспетой в стольких произведениях улице; долго любовались зданием оперного театра; спустились к морскому вокзалу по исторической лестнице, навсегда запечатленной в кинофильме «Броненосец „Потемкин“.

Кто не знает, как общительны и разговорчивы одесситы. Это ведь они и создали славу своему замечательному городу. Без труда угадав в нас приезжих, один из таксистов безо всяких расспросов рассказал нам, как однажды по этой самой лестнице, на спор, съехал на МАЗе отчаянный смельчак. Лестница была такая крутая и длинная, что мы поверили не сразу.

— Так вы в первый раз слышите эту историю? — спросил таксист, заметив наше недоверие. — Даю честное благородное слово. Чтоб я так жил! Сверху донизу спустился. На первой скорости, понятно, на всех тормозах.

— И что же ему выдали за храбрость? — поинтересовался папа.

— Не выдали, а отобрали. Шоферские права. За хулиганство. Но даже ГАИ, между прочим, признало, что такое не всякий сможет.

Не всякий, да. Но от одесситов всего можно ожидать.

Возле памятника Пушкину на Приморском бульваре взрослые присели на скамейку отдохнуть, и мы с Наташкой остались вдвоем. Памятник Александру Сергеевичу установлен в Одессе не случайно. Полтораста лет назад он, хоть и недолго, жил здесь. Где-то, может быть, совсем недалеко от нашей нынешней стоянки, купался в море, ходил по улицам со своей палицей, писал первые главы „Евгения Онегина“. Сколько знаменитостей, в том числе и писателей, перебывало в разное время в Одессе. Но знаменитей Пушкина никого не было и нет. А может быть, никогда и не будет.

— Слушай, Дикий Кот, а это правда, что у Пушкина в Одессе был настоящий роман с женой графа Воронцова? — сразила меня неожиданным вопросом Наташка.

— Здрасьте! Кто же этого не знает? Потому-то граф так и взъелся на него, добился высылки Пушкина в село Михайловское. Между прочим, я был там, своими глазами видел могилу Александра Сергеевича, Святогорский монастырь, усадьбу Пушкиных, домик няни Арины Родионовны… На скамье Онегина сидел. В Сороти искупался. В кабинете Пушкина его рабочий стол видел, некрашеный такой, на четырех тонких ножках. Скамеечку Анны Керн…

— Ой, правда? Расскажи, Алик! — даже всплеснула руками Наташка. — Я какой год уговариваю папку, чтоб заехать в Михайловское, а он все только обещает. Но на этот раз добьюсь своего.

Наташка потащила меня в сторону от памятника, в густую тень акаций бульвара. Там, на скамейке, я и выложил ей все о нашей давнишней поездке в Пушкинский заповедник»

К самой усадьбе автомобилистов там не пускают. Каждый оставляет свою машину на платной автостоянке и дальше топает пешком. И правильно! Уж на что я заядлый автомобилист, а и то сознаю: нельзя по лесу, где сам Пушкин гулял, ездил на коне верхом, обдумывал свои стихи, бессовестно чадить бензиновой гарью. Уважаешь память поэта — иди пешочком. И народ уважает, идет тихо, молча, степенно. Людей много, а тишина в бору такая, что просто диво. Думается, упади шишка с дерева, и то услышишь. И никаких вывесок, реклам. При самом входе — два гранитных валуна. На одном — «Пушкинский заповедник. Михайловское», на другом — «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Будто это прямо меня приветствует Пушкин при входе в его дом.

Но самое большое волнение я в тот день испытал не в домике няни Арины Родионовны, и даже не в кабинете Пушкина, а у белого камня возле господского дома. На камне я прочел строфу из «Евгения Онегина»:

Господский дом уединенный,

Горой от ветров

огражденный,

Стоял над речкою. Вдали

Пред ним пестрели и цвели

Луга и нивы золотые.