Канцлер. История жизни Ангелы Меркель - [86]

Посетителя приветствует недавно отремонтированный железнодорожный вокзал, ухоженные парки и ощущение пустоты — самый что ни на есть город-призрак. В новом торговом центре почти нет покупателей, а на полках полным-полно уценённых предметов домашнего обихода, одежды и игрушек, произведённых преимущественно в Китае. Здесь глобализация — это чума, а не исцеление. Некогда оживлённый центр отдыха — кинотеатр коммунистической эпохи — заколочен досками и изрисован граффити. После 1989 года треть населения покинула город, так как экономика здесь была провальная, основанная на производстве и заводах с неграмотным руководством, из-за чего вложения не окупались. Лучшие рабочие места зачастую доставались специалистам, которые прибывали с Запада, чтобы руководить, несмотря на то, что часть городских рабочих переправлялась через коричневую реку Одер в польский город Слубице, который располагался на другом берегу. Там были и шумные задымленные пабы, и оживлённые улицы, и процветающий бизнес по продаже сигарет с чёрного рынка. В Слубице покрытые граффити здания разваливаются на глазах, а улицы разбиты, Слубице не получает средства благодаря щедрому налогу солидарности, который платят западные немцы, и выглядит точно так же бедно, как во времена холодной войны. Однако Слубице и не сравнивает себя со Штутгартом или Гамбургом. И почему-то город на польской стороне реки Одер живёт намного добрее, ни на кого не обижаясь.

АдГ только подливает масла в огонь возмущения Франкфурта-на-Одере. В местных газетных киосках правые газеты публикуют статьи в поддержку АдГ с заголовками в духе «Das Vergessene Land» («Забытая земля», под которой подразумевается Восточная Германия) и «Dexit» (призыв выйти из ЕС).

То, что щедрой немецкой системе социального обеспечения не пришлось из-за притока беженцев ни на чём экономить, казалось, никого не волновало. Восточные немцы хотели, чтобы на них обратили внимание. 60 % из тех, кто голосовал за АдГ, признавались: они отдали голос именно этой партии потому, что про них забыли, — и появилась политическая партия, готовая уделять внимание только им. «Нет никаких двух Германий, — заметил однажды Томас Манн — возможно, самый выдающийся немецкий летописец двадцатого века, — есть одна-единственная, чьи благие намерения из-за дьявольской уловки превратились в злодейства». Ангела Меркель опасалась очередной такой «дьявольской уловки», однако, похоже, не совсем представляла, как такие уловки предотвращать.

«Нам нужны пугливые», — признавалась Фрауке Петри, участница АдГ. В Берлине были школы, где 80–90 % учащихся говорили на родном языке, не являвшимся немецким. Это очень пугало восточных немцев, которые привыкли жить в окружении только белых христиан, а если и не привыкли, то хотя бы предпочитали. Шумный столичный «плавильный котёл»[46] наверняка казался жителям Франкфурта-на-Одере враждебным — чужим. Многие ощущали себя так, словно новая эпоха после «венде» (падения стены) была лишь частью бесконечного цикла, и вслед за нацистами, а затем и коммунистами пришли бы новые угнетатели, на этот раз в лице «весси» и их лидера Ангелы Меркель.

Страх — одно из тех переживаний, через которые людьми управлять проще всего. Когда восточная немка средних лет во время очередного собрания в ратуше спросила у Меркель, как та намеревается предотвратить «исламизацию» Германии, канцлерин спокойно ответила: «Страх никогда не был хорошим советчиком ни в личной жизни, ни в общественной. Если культура и общество строятся на страхе, им неподвластно будущее». Её слова были вполне правдивы. А ещё — недостаточно убедительны, чтобы изменить мнение той женщины, равно как и любых иных сторонников АдГ, читавших позднее о состоявшейся беседе.

Если посетить штаб-квартиру АдГ, которая располагается в великолепном сегодня Дрездене, станет ясно, как именно ультраправые используют страх перед «чужими» и почему людей на самом деле мало убеждают факты. Стены штаб-квартиры обклеены агитационными плакатами. «Новые немцы? Мы и сами справимся», — гласит один из них, на котором изображена молодая, светловолосая, очевидно беременная немка — своеобразный ответ на заявление канцлера о том, что благодаря мигрантам уровень рождаемости, который в Германии до сих пор стремительно падал, резко возрастёт. На другом плакате показаны со спины две женщины в купальниках и написано: «Паранджа? Мы предпочитаем бикини». Я была в Дрездене два дня и ни разу не встретила людей с ближневосточной внешностью, однако Райнхард Гюнцель, один из местных лидеров АдГ[47], настаивал: «Уровень преступности в Дрездене растёт. Из-за этих людей я не позволяю своей жене и дочери гулять по вечерам». Он приехал ко мне на старомодном велосипеде и — когда снял шлем и криво улыбнулся — напомнил мне не неонациста, а учителя естествознания из моей школы.

Когда я показала ему статистику, согласно которой преступность в Дрездене в действительности снизилась, Гюнцель пожал плечами: «Ну, преступлений, может быть, теперь и не так много, однако вам ведь не хочется стать жертвой одного из них?» Как и канцлерин, Гюнцель — физик по образованию и некогда работал в восточногерманской Академии наук. На этом сходства между ними заканчиваются. Раньше он состоял в Германской коммунистической партии, а после того, как Меркель открыла границу для сотен тысяч беженцев, вступил в АдГ. Гюнцель не верит в то, что современная Германия должна расплачиваться за Холокост. Он не знаком с таким понятием, как «фергангенхайтсбевельтигунг» — усвоение уроков прошлого. Не знакомы с ним и многие восточные немцы. Особенно сложное для Ангелы Меркель препятствие заключается в том, чтобы преодолеть пропасть, которая до сих пор отделяет Восточную Германию от Западной. Обе стороны совершенно по-разному воспринимают разговоры о вине, покаянии и искуплении за деяния предков.