"Канцелярская крыса" - [271]

— «Мемфида» и в самом деле прибыла в порт три месяца назад. Только пассажира Гилберта Уинтерблоссома на ней не значилось. Все можно объяснить, хотя не уверен, что это объяснение вам понравится. Вы возникли именно в тот момент, когда корабль заходил в гавань. И это было первой минутой существования мистера Уинтерблоссома в реальном мире.

— А до того…

— До того вас просто не существовало. Вы материализовались именно тогда, когда впервые увидели Новый Бангор. Все остальное, я имею в виду, ваши воспоминания о прежней жизни, не имеют связи с действительностью. Проще говоря, эти события никогда не происходили. Вы абориген, мистер Уинтерблоссом. Самый настоящий абориген Нового Бангора.

— Лейтенант на верней палубе… — Герти вспомнил офицера с непонятным нарукавным знаком, — Первый человек, с которым я говорил здесь. Он спросил, как меня зовут…

— Неудивительно. Он видел вас впервые в жизни.

Герти вспомнил Новый Бангор таким, каким впервые его увидел с покачивающейся палубы «Мемфиды», устало заходящей в бухту, подобно тому, как неуклюжая морская корова заходит в стойло. Вспомнил дрожь палубы под ногами. Пронизывающий соленый запах океана. Себя самого — с новым саквояжем в руках, в костюме из светло-серой хлопковой саржи.

Улыбающегося непонятно чему, немного возбужденного Гилберта Натаниэля Уинтерблоссома, жадно глядящего в сторону приближающегося острова и готового впервые ступить на землю Полинезии. Человека, которого никогда не существовало. Который обрел плоть и разум лишь тогда, когда впервые вдохнул воздух острова.

— Будьте вы прокляты, — должно быть, Герти на секунду все же лишился чувств, потому что обнаружил себя поддерживаемым Брейтманом и с холодной салфеткой на лбу, — Это все ложь. Вы мне врете! Меня зовут Гилберт! Натаниэль! Уинтерблоссом! Я прибыл из Лондона! Я деловод!

Он думал, что Брейтман будет с ним спорить. Что возразит. Или, еще лучше, закричит в ответ. Но ничего подобного не случилось. Брейтман лишь покачал головой:

— Мне очень жаль.

Некоторое время Герти просто молча сидел, глядя на свое отражение в остывшем чае. Отражение было знакомым вплоть до мелочей. Разве что волосы, когда-то элегантно причесанные, сейчас торчали во все стороны опаленной щеткой, а на лице повсеместно красовались ссадины и царапины. Непозволительный внешний вид для ответственного канцелярского работника. Это лицо он знал с детства.

Но у него никогда не было этого лица и этого детства.

Герти допил чай одним глотком, так резко, что Брейтман вздрогнул.

— Так значит, никакого Уинтерблоссома не существует? — спросил Герти, отставляя пустую чашку, — Выходит, меня нет и никогда не было?

Брейтман попытался протереть очки, которых у него не было. Точнее, не было у Питерсона.

— Ну почему же… Если рассуждать логически… Вы занимаете объем в пространстве, вы говорите и, вероятно, мыслите. Вы существуете. Вас зовут Гилберт Уинтерблоссом и ваш возраст составляет немногим менее ста дней. В общем-то, вы еще очень юное существо, Гилберт Уинтерблоссом, — Брейтман улыбнулся, но улыбка получилась усталой и какой-то угловатой, точно неумело вырезанной ребенком из картона при помощи ножниц, — И кто знает, что из вас вырастет…

Теперь Герти стала понятна его скованность, как и его смущение, спрятанное за двумя покровами — за лицом Питерсона и высокомерием Брейтмана. Ученый смотрел на него, как на странный и непонятный инструмент, созданный кем-то или чем-то, чуждым человеческой расе. Как на загадочный артефакт в прочной скорлупе, восхитительно манящий и одновременно пугающий. Способный скрывать в себе как величайшие открытия, так и смертоносное излучение.

— Раз я существую, скажите, кто я? — требовательно спросил Герти, всматриваясь в его лицо.

Брейтман коротко и даже с некоторой досадливостью развел руками.

— Откуда мне знать? Созданная островом сущность с непонятными свойствами и столь же туманным предназначением. Я даже не знаю, механизм вы, запрограммированный по определенному алгоритму на совершение каких-то задач или самостоятельно мыслящее существо. Выполняете вы волю острова или свою собственную.

Герти отчего-то ощутил себя угольщиком. Человеком, чьи внутренности медленно обращаются в пепел. Только в его теле не было смертоносного жара. Одни лишь только холодные и липкие хлопья золы.

— Злая ирония, — Герти протянул руки к камину, чтоб согреть внезапно озябшие пальцы, — Все это время остров казался мне чужеродным и враждебным. Я ждал малейшей возможности оторваться от него, не представляя, что это столь же нелепо, как палец, пытающийся оторваться от руки. Я его часть.

— Вы его часть, — согласился Брейтман, — И, как знать, может, не самая худшая, а?..

Герти вдруг вспомнил взгляд Сатаны, устремленный на него в упор.

КАКАЯ НЕЛЕПАЯ ШУТКА! КАК ЭТО ВОЗМОЖНО?

В тот миг, когда этот взгляд проник в душу Герти, случилось что-то, что разрушило связь счислительной машины и вселившегося в него духа. Все это время он, как и мистер Беллигейл, полагал, что виной всему был безвестный жук, угодивший на контакт гальванической цепи. Но что, если…

Что, если Сатана попросту увидел в тот момент его истинную природу, настолько его потрясшую, что счислительная машина не смогла функционировать, приняв за данное величину «Герти Уинтерблоссом»? Невозможную, несуществующую, невероятную величину, чье появление не было обусловлено никакими физическими или логическими законами.