Канареечное счастье - [26]

— Узнал, подлец, что мы за птицы.

— Что же делать? — спрашиваю потихоньку.

— Молчите, — шепчет господин Чучуев. — Может, как-нибудь вывернемся.

А пристав, конечно, сел к столу. Городовые же на лавках расселись. Тошно мне сделалось на душе при виде такой компании. «Теперь конец, — думаю. — Не избежим участи, безусловно».

Только как принял пристав от хозяина рюмку водки, внезапно поставил ее на стол и говорит:

— Обидно, — говорит, — мне подобное непонимание посторонней души. Вы, товарищи, наверно, меня старорежимником почитаете. А я завсегда стоял против капитализма. И как теперь нет совершенно царизма, так мне это вовсе безразлично.

Изумился я таким речам. Даже не выдержал — вслух выразил свое удивление. Тут замечаю, поднял господин Чучуев правую бровь и этак откровенно: миг… миг… Понял я сигнализацию, умолк. А пристав вроде как бы расчувствовался совершенно. Рыжебородый был господин и крепкого сложения. И как ударит он вдруг кулаком по столу:

— Вы, товарищи, наверно, думаете, что я испугался. А я ничего не боюсь. Характер у меня такой безразличный. И все мы теперь свободные демократы. Кто же не с нами, тот против нас!

Тут уже вытянул он из кармана ливорверт.

— Подайте, — кричит, — контрреволюцию! Собственными руками застрелю!

Всполошились хозяева дома. Детишки подняли плач. Подошел наш хозяин к нему:

— Ваше благородие! Берите их, окаянных, за нарушение и прочие непорядки. А только, ради Христа, не стреляйте при виде детей. Лучше затворите в тюрьму.

Нахмурился пристав. Однако ливорверт спрятал.

— Легко, — говорит, — сказать: в тюрьму! А куда, например, затворить, когда все тюрьмы теперь отворены?

Толкнул меня при этих словах господин Чучуев.

— Постарайтесь, — шепчет, — выйти из комнаты незаметно. Безусловно, сумасшедший этот субъект.

Глянул я на стражников. Вижу, закусывают себе преспокойно. И потихоньку этак к двери… И как очутился на свежем воздухе, моментально к оленям бросился. Вдруг замечаю, тройка лошадиная стоит под навесом.

«Хорошо, — думаю. — Вот чего нам недоставало».

Тут через минуту и господин Чучуев наружу выбежал.

— Скорей, — кричит, — если вы любите условия жизни!

Вскочили мы моментально на сани и прямо-таки стрелой со двора. Взвились под нами кони — искры из-под копыт посыпались. Ночь же была месячная и светлая, хоть книгу читай.

— Быстрей! Быстрей! — кричит господин Чучуев.

И повернулся ко мне лицом. Тут уж и я закричал — потому испугался от неожиданности.

— Пристав! — кричу.

— Где? — спрашивает господин Чучуев.

— Здесь! — кричу. — На санях!

И кнутом перед собой указываю.

— Так это же я, — говорит господин Чучуев.

На самом деле, гляжу, он это есть действительно. А только фуражка у него на голове форменная и даже с кокардой. Должно быть, по ошибке, впопыхах надел заместо своей. Кони же, между прочим, вынесли нас на столбовую дорогу. Вздохнул я легко, как увидал подобную обстановку.

«Уж не догнать, — думаю. — Разве что на крыльях».

Успокоился и господин Чучуев.

— Очень, — говорит, — хороший вы номер с конями выкинули. Теперь при посредстве их денька через три обязательно будем в Енисейске. А там у меня и квартирные удобства, и друзья политического характера. Лишь бы только в пути не застрять.

— Да, — говорю, — действительно. Выпутались счастливо.

И так мне стало радостно на душе. Даже смеяться стал, глядя на господина Чучуева.

— Совершенный вы теперь пристав в подобном наряде. Чистая, — говорю, — умора.

— А что вы думаете? — сказал господин Чучуев. — Может, еще пригодится нам эта фуражечка. На всякий случай буду ее носить.

Не знал он, понятно, в то время, что из-за фуражечки этой самые главные происшествия с нами случатся. Так, разговаривая по-хорошему, проехали мы верст пятнадцать. И как было тихо вокруг по случаю морозного состояния, стали меня одолевать разные сны. Закрутил я вожжи вокруг руки и, прислонясь к перильцам, вздремнул. Собственно даже не дрема была, а так, вроде душевной мечтательности… Привиделся мне домишко родной. И маменька из окна машет рукою. И еще вижу, папаша, покойник, идет по улице. «Елпидифор, — говорит папаша. — Хочешь Москву увидеть? Сейчас покажу…»

Тут я внезапно очнулся. И только открыл было взгляд, ухватил меня кто-то за волосы.

— Бей его! — кричат. — Чего канителишься? По черепу его, старорежимника!

Вывернул я голову из-под руки и поразился. Вижу, рассвело совсем и в деревне мы находимся, напротив волости. А народу вокруг нас видимо-невидимо. Вскинулся я на санях.

— Пустите! — кричу. — За что бьете?

И вдруг замечаю, навалились они на господина Чучуева. Сбили ему с головы фуражку.

— Миром его! — кричат. — Становись в очередь! Бей их, старорежимников!

Тут уж и меня ударил кто-то по голове кулаком. Кувыркнулся я вниз на дорогу. И уж не помню хорошо, что дальше было, а только очнулся в темном сарае. Раскрыл я глаз. Темень вокруг, и кто-то стонет.

— Кто здесь? — спрашиваю.

Не отвечает. Только вроде как всхлипывает кто и плачет в углу. Нащупал я в кармане коробок, чиркнул спичку. И уж скажу здесь — прямо-таки ужаснулся.

Сидит в уголке господин Чучуев, весь в крови, и шишка у него на лбу агромадная. И что особенно жалостно мне — плачет навзрыд, как малый ребенок. Бросился я к нему моментально, за ручку взял.