В голосе Глеба Степанова прозвучали почти жалобные нотки, и он как будто сам услышал их и застеснялся.
— Думаете, плачусь в жилетку? Нет, я уже ко всему привык. — Он посмотрел на меня изучающе, подумал и махнул рукой: — А хотите откровенно? Была не была. Выпорите меня публично. Напишите в газету статью, а за мной, как говорят, не заржавеет.
— Какую статью? — спросил я, стараясь понять его неожиданный ход.
— А против меня, — выпалил он. — Каюсь: мы этой тюлькой, если ловить ее без меры, наносим морю вред. Заявляю и не откажусь. Так про мое рвение и напишите, чтобы начальство заметило. В центральную «Правду» можете?
Я смотрел на него и вдруг помял, что за все это время он не произнес ни одного искреннего слова, и меня на мгновение даже захлестнуло от того, что я осознал, с кем имел дело Костя. Глеб Степанов переливался как мыльный пузырь. И утомленность и зоркость были в его глазах одновременно. Он и обнимал и прощупывал меня сереньким, солнечным и, конечно же, рассеянным взглядом, но каким-то настороженным и даже, могло показаться, испуганным. Я существовал для него как нечто негаданное, попавшее в поле его зрения, отвлекшее его от чего-то важного, однако, и требовавшее внимания, во всяком случае времени, чтобы прицелиться. Именно прицелиться. И смотрел-то он на меня и куда-то мимо, и говорил он мне, но ответа не ждал, и растягивал губы так, что не разберешь: расположение это или зубная боль. Чего все же он хотел?
— Может быть, мы поговорим в другой раз? — Я посмотрел на часы.
— Как вам угодно. Как вам угодно, — сказал он. — Но и вы поймите меня. Мы же все до одного несчастные, обреченные люди: все хотим служить не себе, а отечеству. И вы, и я, и Константин Федорович. Но только одни посмелее, а другие, вроде меня, боятся даже этого коридора. Горько? Пусть, — вздохнув, сказал он. — Но лично для себя я знаю: либо индустрия, либо природа. Севрюга или государственная независимость. Мазут и воду не соединишь. Так не бывает. Согласны? И вот что, скажите, делать?
— Что ж, логика тут есть. Пожалуй, есть… Но…
— Вот-вот! Наконец-то! — перебил он, с новой энергией взявшись облучать меня. — То-то… А какой, скажите, толк, если через пять-десять лет эта тюлька вообще подохнет? Так лучше мы ее выловим сейчас, пока не поздно. И я следую этой, моей личной, но, заметьте, трезвой логике, за которую мне и набивают шишки, а я, ваш слуга, терплю и буду терпеть. И даже, — он посмотрел на меня, улыбаясь, — ради хорошей статьи в защиту Рагулина готов улететь завтра первым утренним рейсом, а сегодня вечером предлагаю… знаете что?.. Катер на крыльях. Белый катер с ухой. Договорились? — Он протянул мне руку. — Пойдемте, я вас провожу. — И, толкнув дверь, он повел меня к лестнице. — Так по рукам?
— Не обещаю, — сказал я.
— Скажу еще больше: а думаете, много, что ли, нужно денег на эти самые моторы для инспекторов, за которые меня готов убить ваш Рагулин? Но отдача-то какова? Я ведь и своих детей обрекаю на морского окуня. Но что делать? Не будет у нас природы. Не будет. Другая задача. А даму, которая вчера была в ресторане, вы видели? — неожиданно спросил он.
Мы уже спускались по лестнице.
— Не разглядел, — ответил я.
— А жаль, — усмехнулся он. — Демон. Ну, я вас вечером на катере познакомлю. И поедим осетринки, и селедочка керченская, копченая, пока она еще есть, — и так же неожиданно, как в первый раз, наклонился, уперся руками в колени и посмотрел на меня снизу вверх, но теперь игриво улыбаясь. — А как все же с нашей золотой зажигалкой? Вы еще не надумали? Шучу, шучу, Виктор Сергеевич. В Японии-то! Может быть, и на вашу долю какую-нибудь оригинальную?.. Ну вот, опять не понимает шуток, — засмеялся он. — А скажите по правде, очень вам нажаловался на меня Рагулин? — И, не дав мне сказать, тут же замотал головой: — Нет, нет, я этого не спрашивал. Так нельзя. Все же вы друзья. Последний вопрос, а если не хотите — не отвечайте. Вы, часом, не по его просьбе приехали? У него в последнее время были большие неприятности… ну, с этой его диссертацией. Ее кое-кто, скажу вам откровенно, придерживает. Но ваше дело, можете не отвечать.
Я чувствовал на себе его пристальный взгляд. Мы уже стояли и вестибюле.
— Нет, мы не разговаривали о вас. Только о вашем отце, — ответил я. — А в Ростов я приехал по собственным делам.
— Не верю, не верю. А тогда почему я догадался, что вы сюда придете? — сделал он попытку засмеяться. — Значит, до вечера.
— Так вы не скажете, где найти Рагулина? — спросил я.
— Хмм… Вам срочно он нужен? — прищурившись, посмотрел на меня Степанов. — К сожалению, маленькое происшествие, — проговорил он медленно, — хотя ничего страшного. — И он погладил подбородок, глядя в пол. — Я думаю, что завтра все уже будет в порядке.
— А что случилось? С ним что-то случилось?
Я ждал. И тут наконец он открыл мне правду, вынужденный это сделать. Тут он объяснил, зачем таскал меня по этому коридору и юлил, запутывая словами. Он, Глеб Степанов, помявшись, распахнулся.
— Его нет в институте, — глухо и сожалея, произнес он. — Погорячились во время прений. Он слово, я слово… И что-то у него с сердцем. Но ничего страшного. Там уже человек десять из института к нему поехали…
