Камертоны Греля - [5]

Я никак не могла запомнить ее имя, хотя бабушка всегда произносила его четко, чуть ли не по слогам. Что-то крайне простонародное, что можно было носить только в лаптях и подперев руками сарафанные бока на манер буквы «ф». С этой буквы, кажется, оно и начиналось — то ли Фекла, то ли Федосья, то ли Федора. Как она решилась приехать с таким именем в Петербург? Платье можно сменить, чулки подтянуть, но ведь имя-то остается — складывает и раскладывает себя по слогам, как веер.

В семье, приютившей Федору, настроены были демократично. С прислугой обращались на «вы» и приглашали прямо к столу «не делая исключений и на время визитов Шаляпина». На прогулку с детьми Федосью отправляли на велосипеде. И опять ее имя, истонченное, как нить, детскими голосами, летело за ней по аллеям парка, наматывая заглавную букву на окружности колес.

Благодаря велосипеду Феклу и заметил бабушкин отец, Василий. Сначала заметил именно велосипед и с ходу определил его марку, а потом уже увидел, что на нем сидела дама, но не смог сразу составить о ней определенного мнения. Он дождался, пока она сделает круг и снова проедет мимо. Но опять — ничего конкретного, никаких особых прелестей и примет. Так он и стоял озадаченный до конца ее прогулки, а потом и еще несколько раз приходил, чтобы только разобраться — нужна она ему или нет. Наконец заключил, что издали такие вещи не решаются: что нужно, как минимум, сходить в кинематограф или откушать с ней на господской кухне, пусть и в присутствии кухарки. Нет, нет, все не то! Необходимо именно остаться наедине, чтобы никто не мешал спокойно разглядывать и думать…

Свадьбу сыграли уже перед самым февральским переворотом. Федора потом смеялась, что кругом стрельба, волнения, а у нее внутри все так от счастья взрывается, что никаких революций не надо! Жаль, что фотограф опоздал к этому моменту. Хотя, может быть, это и была его работа — заглушать своей вспышкой внутренние взрывы, выглаживая реальность, как выглаживали его клиенты свои платья и воротнички, прежде чем переступить порог ателье? Чтобы ни одной складки, ни одной морщинки, ни одного затаенного желания, которое могло бы, как зараза, передаться потомкам.

Бабушка еще говорила: «Тебе нельзя носить короткие юбки. Твои ноги вызывают у мужчин низменные чувства». Интересно, как выглядят ноги, которые вызывают возвышенные чувства? Могут ли ноги — разумеется, при соблюдении определенных пропорций — сеять разумное, доброе, вечное? Существует ли в теле то золотое сечение, которое заставляет забыть о его физической природе и напрямик переносит созерцателя в пространство духа?

«В наше время, — продолжала бабушка, — все было как-то лучше, чище. К людям не приставала никакая грязь».

Белье бабушка кипятила в эмалированном ведре на газовой конфорке, помешивая его длинной деревянной ложкой.

«Ни одного пятнышка — слышишь? — ни одного пятнышка не должно оставаться! — приговаривала она. — От женщины все зависит… Помню, ухаживал за мной после войны один летчик. Волевой подбородок, голубые глаза — красавец. Один раз после ресторана предложил к нему домой подняться. Было поздно уже, я не хотела, но он взял меня на руки и так и нес до самого пятого этажа. А я ведь не легенькая была, очень даже в теле! Ну вот, принес он меня и на коленях умолял отдаться. А я — посмеялась только».

Уезжая на дачу и оставляя нам квартиру «утюг, холодильник, сервант», она, отозвав меня в сторону, протянула накрахмаленную белоснежную салфетку, обшитую по краям кружевом.

— Не забудьте подложить, — шепнула она, кивнув на диван. — Там еще стопка в нижнем шкафчике, возьмете сколько надо.

Мы парили потом на этой салфетке, как на облаке, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, чувствуя, как целая эпоха раскуривает вокруг нас свой фимиам.

Пространство страха

В Берлинскую картинную галерею 70 607 384 120 250 приходила каждый четверг. Прямо в вестибюле сбрасывала с себя принесенные снаружи мысли и вместе с верхней одеждой сдавала на хранение в гардероб. Первый зал был пуст, будто посетителям предлагали в последний раз перевести дыхание.

В одно из первых посещений 70 607 384 120 250 расслышала слова проходящей мимо экскурсоводки, доверительно брошенные какой-то туристке, озадаченно теребившей входной билетик:

— Можете себе представить, люди рыдают перед картинами!

70 607 384 120 250 всего один раз в жизни видела, как рыдают перед картиной.

Она тогда заканчивала восьмой класс и уже всячески тянулась ко взрослым развлечениям. В один из майских вечеров их с подругой занесло на презентацию нового культурно-художественного журнала в Музее-квартире Пушкина на Мойке, двенадцать. В первом отделении немногочисленной публике рассказывали про обэриутов и про то, что они, по последним научным данным, страдали дислексией, чем и объясняются их языковые эксперименты «этот рассказ, конечно, тоже был экспериментом, но не все сразу поняли шутку». Потом смешной человек во фраке и с ушами от Микки Мауса, прикрепленными к шляпе, пел песни на стихи Даниила Хармса под аккомпанемент рояля. А после антракта улыбающийся, излучающий оптимизм киновед объявил, что хочет представить аудитории американский фильм ужасов «Собаки» ‹или «Псы»›, в котором просит обратить особое внимание на конструирование пространства страха. В маленьком зале с пилястрами и изящными малиновыми креслами погасили свет, по темному экрану забегали силуэты бродячих собак, выслеживающих в ночи свои жертвы. Было страшно и весело от того, что все это происходит в непосредственной близости от апартаментов великого поэта и что откушенные кинобестиями конечности то ли пародируют, то ли искупают пролитую им на дуэли кровь.