Камероны - [158]

– Не срубай дерево, – сказал он, и волосы встали дыбом на затылке Сэма.

– Так ты слышал? – наконец произнес Сэм.

– Ага, слышал.

– Все?

– Люди думают, что раз человек не может говорить, значит, он и не слышит, но ваши голоса, точно барабан, гремели у меня в ушах.

Это потребовало от него такого напряжения сил, что он откинулся на подушки, посмотрел в потолок, закрыл глаза и задремал, а когда снова их открыл, то даже не понял, что прошло какое-то время. Хоть и смутно, но он все же разглядел, что Сэм плакал.

– Ох, человече, – сказал Джем. – Ты, что же, думаешь, я не знал?

Сэм встал. Он просто не мог заставить себя смотреть на брата.

– Холодно тут. Пойду принесу ведерко горячих углей и поставлю у кровати.

– Мне не холодно, – сказал Джем. – Лучше сядь.

Сэм взял было брата за руку, но почувствовал, что ему больно, и отпустил. Он сидел у постели, радуясь тому, что дыхание у больного стало мягче, прислушиваясь к ветру, стучавшему ветками сосны в окно.

– Мне не мешает этот стук, – сказал Джем. – Я даже полюбил его.

– Ты же раньше его терпеть не мог.

– С тех пор я повзрослел, человече. Раньше я боялся. Казалось… мой смертный час настал. – Он попытался улыбнуться. – А теперь я видел смерть, и не так уж это страшно. – Он все же сумел улыбнуться.

Сэму не терпелось переключить разговор на другое.

– Знаешь, о чем я сейчас жалею? – сказал он. Джемми внимательно на него смотрел. – Я жалею, что вел себя так во время марафона.

– Ох, но ты же выиграл, человече.

– Я обжулил тебя, и ты это знаешь. Я не одну неделю к нему готовился.

– Ну и что? Важно, что ты выиграл забег.

– Из-за тебя я думал, что без ног останусь. Ты из меня весь дух вышиб. У меня едва сердце не лопнуло.

– Как же я мог из тебя дух вышибить, раз ты выиграл забег?

Сэм промолчал, и Джем снова впал в забытье. Через некоторое время он проснулся и попросил дать ему еще лекарства. Сэм вышел и вернулся с ложкой и микстурой.

– Ох, я же думал об этом уже сто раз, Джем. Тысячу раз. Ну, почему я не дал тебе обогнать меня, когда ты так заслуживал победы? Ни о чем я так не жалею, как об этом.

– А что бы ты мог сделать? Дать мне выиграть?

– Ох, как я тобой гордился, когда ты меня нагнал. Ведь это было тебе не по силам, и все же ты меня нагнал. Я до смерти гордился тобой. Ну, почему? Почему я так с тобой поступил?

«Только не смей снова реветь, – сказал себе Сэм. – Держись». Он ногтями впился себе в ладонь, прокушенную матерью, в надежде, что боль поможет ему сдержаться.

– Ты выиграл все состязания, Сэм. Такого никогда никто не сможет сделать.

– Ага, и украл у тебя славу. По праву ты выиграл забег. Ох, ну почему?

И тут он заплакал.

– Все и дело-то в этом, Сэм. Ты должен был выиграть. Неужели ты не понимаешь? Такой уж ты. И такой уж я. Такие уж мы с тобой, Сэм. И ничего мы тут поделать не можем. Иначе ты не мог поступить.

Среди ночи их мать вошла на цыпочках в комнату.

– Ну, как он сейчас-то?

– Да он сейчас вроде спит. Доктор дал ему что-то хорошее.

– Надолго оно не поможет.

– Ага, я знаю, мать, – сказал Сэм.

А он не спал. Они никак не могли понять, когда он спит, а когда бодрствует.

– Значит, так я туда и не доберусь, да? – заметил он вдруг, когда Мэгги ушла.

– Куда, Джем?

– Куда же, ты думаешь, человече, – в Америку. Значит, так никогда ее и не увижу.

Сэм почувствовал, что снова плачет, но тихо, безмолвно, так что Джемми и не заметил.

– Это был Смертный доктор, да?

Сэм решил ничего не отвечать. Он-то думал, что Джемми знает.

– Это был он, да? – Джемми попытался приподняться на постели. – Да?

Сэм вынужден был кивнуть.

– Никогда не лги мне, Сэм.

– Нет. Больше не буду, никогда.

После этого они надолго умолкли. Сэм заснул. Он пробежал десять миль, и уже давно стояла ночь, а, как и все в Питманго, он ослаб из-за скверной еды.

– Расскажи мне про нашего папку.

Сэм даже подскочил на стуле. Он забыл, где находится. Он рассказал как мог обо всем, что произошло, – тихо, не спеша, ибо понимал, что даже звук его голоса болезненно действует на Джема. А тот лежал на спине и слушал с закрытыми глазами, потому что ему больно было смотреть на свет, но в уголках его губ играла улыбка.

– Ох, чего бы я только не дал, чтоб там быть и все это видеть. Как наш папка все выложил этому сукину сыну в лицо. Какой великий день для Питманго, а, Сэм?

– Ага, великий!

Он дал Джему еще лекарства, но действовало оно уже не так хорошо. Дыхание снова стало затрудненным, и появился хрип, которого раньше не было. Джемми все пытался прочистить горло, точно хотел что-то из него выбросить, но ничего не получалось – лишь становилось еще больнее. Сэм боялся, что начнется кашель. Ему казалось, что, если он начнется, его уже не остановишь. Но Джемми не кашлял.

– Значит, он все же туда пошел и сделал свое дело. Ты потом скажи ему, как я им горжусь, хорошо?

– Ты сам ему скажешь.

– Не могу я сказать такое отцу. Прямо в глаза.

– Ну ладно, тогда я скажу ему за тебя.

– Сэм?!

– Да, я тут.

– Я хочу, чтоб меня схоронили в ложном гробу.

– Ох, Джем… Джемми!..

– Ты знаешь, что гроб стоит столько же, сколько билет в Америку?

13

Забрезжила заря. народившийся день заявлял о себе, но это было незаметно в зале из-за дерева, затенявшего окно, и из-за того, что в поселке не осталось ни единого петуха. Все они не одну неделю тому назад попали в котел. Так что заря занималась над Питманго в полной тишине.