Камероны - [156]
– Темно стало, – сказала Сара, словно сделала удивительное открытие, но никто не встал зажечь лампу.
– Трудно бежать в темноте. Надо было Сэму взять лошадь – лошадь-то в темноте видит.
– А Сэм тоже видит в темноте. Он дорогу наизусть знает. Он ведь уже бежал по – ней в темноте. – Воспоминание о той ночи, когда Джемми состязался с Сэмом, навалилось на них, как темнота, и Сара впервые заплакала. Это ведь было в тот день, когда она обежала из дома – в такой счастливый для нее и такой. невероятно тяжелый для Джема день.
– Цыц! – прикрикнула на нее Мэгги. – Возьми себя в руки: ты же не хочешь, чтобы он услышал тебя. – И Сара умолкла.
– До Кауденбита восемь миль. Должно быть, Сэм уже там.
– Двенадцать, – поправил Йэн. Он только что вернулся с углем, который ему удалось стащить с террикона у шахты «Лорд Файф № 1». Террикон охраняли два сторожа, но Йэн все равно сумел пролезть.
– И это тоже прекратится, как только наша беда пройдет – сказала его мать.
– Угу, мать, все прекратится, – сказал Йэн.
Гиллон не знал, сколько миль до Кауденбита – восемь, или десять, или двенадцать, но сейчас это поразило его, как лишнее доказательство невежества, в тисках которого они находились. Они ведь даже не знают, как далеко от них медицинская помощь, или суд, или полиция, к кому (в случае надобности ехать, где искать защиты от лорда Файфа.
Джин Боун, Сарина свекровь, пришла с другого конца Тошманговской террасы предложить свою помощь. Она постояла возле Джемми и опустилась на колени. Сквозь приоткрытую дверь они видели, как она качала головой, но, выйдя в кухню, она даже слегка улыбнулась им.
– Что ж, он, конечно, очень плох, но я таких больных и раньше видала; думаю, ничего, справится.
– Мы послали за Смертным доктором.
Улыбка растаяла на ее лице. Притворяться было уже ни к чему.
– За Смертным доктором… Она обернулась и посмотрела туда, где лежал Джемми. – Правильно вы, по-моему, сделали, – прошептала она.
Эта весть тут же облетела поселок. Словно подали знак готовиться к худшему, словно это было начало конца – едет Смертный доктор. Гиллон сел писать мистеру Макдональду отчет о том, что произошло в тот день. Он решил, что это поможет ему самому яснее во всем разобраться, да и вечер скорее пройдет. Тут сквозь открытое окно он услышал, как миссис Боун говорила с кем-то.
– Совсем он плох, – говорила она. – Не думаю, чтобы выжил. – Не мешало бы миссис Боун вести себя поумнее.
Гиллон писал не останавливаясь: он рассказал своему поверенному о тех страданиях, которые выпали на долю жителей Питманго с тех пор, как начался локаут, и затем о своем посещении Брамби-Холла. Скрип пера заглушал звук прерывистого дыхания Джема, и за работой Гиллон перестал думать о сыне. Остальные же члены его семьи сидели и ждали.
– По-моему, надо бы дать ему воды, – сказала Мэгги.
– Не может он пить, – сказала Сара.
– Выпьет, если вливать в рот с ложечки.
Но когда она приподняла голову Джема, он вскрикнул, а когда просунула ложечку с водой между его губ, он не смог проглотить, и вода ручейком потекла по его подбородку.
– Теперь Сэм наверняка там.
– Он уже давно там, – сказал Эндрью. – Он может бежать по десять миль в час.
– Никто не может пробежать десять миль за час, – возразила Эмили.
– А твой брат может.
Вечер был тихий, но внезапно поднялся ветер, и в окна ударил дождь, точно кто-то выплеснул воду из ведра.
– Ох, до чего же гнилой край! – воскликнул Гиллон. И встал из-за стола. – Неужели дня не может пройти без дождя или без снега или еще чего-нибудь, что валит людей с ног? – Он подумал о Сэме в докторском шарабане. Доктор-то наверняка надежно укутан от плохой погоды, а Сэм сидит там в одной фуфайке, вспотевший после своей пробежки в десять миль, и может насмерть простудиться под холодным дождем. И он повернулся к Мэгги в приступе внезапного дикого гнева. – Не должны мы были посылать Джема на пустошь.
Мэгги поднялась и подошла к мужу.
– Выслушай меня, Гиллон, и никогда этого не забывай и не перетолковывай. Я не допущу, чтобы эта история с Джемом проложила между нами пропасть на всю жизнь. Мальчик был болен еще до того, как он туда пошел.
– Угу, до того, как мы послали его туда. До того, как заставили его туда пойти.
– Он пошел туда потому, что он – Джем.
Сара снова заплакала.
– Вы говорите о нем так… – Но она не могла произнести, как именно.
– Не забывай этого, никогда этого не забывай, – сказала Мэгги и, пройдя через комнату, подошла к дочери, обняла ее за плечи. – Ничего не будет хорошего, если он услышит, как ты плачешь, – шепнула она, – ничегошеньки.
– Aгa, aгa.
– А ну, цыц!
– Aгa, aгa, мать.
– И чтобы больше ни гу-гу.
– Нет, теперь уже все, – сказала Сара, и тут они услышали стремительный цокот копыт прославленного маленького иноходца Смертного доктора, который мог обогнать любую лошадь в округе. Мэгги зажгла еще одну лампу, потом еще одну, и тут в дверях появился доктор, а за ним дрожащий от холода Сэм.
– Добрый вечер, – сказал доктор. Не раз он приезжал в Питманго, но они впервые его видели: высокий, мрачный человек, с виду вполне оправдывавший свое прозвище, с черным саквояжем, в котором, казалось, была заключена вся скорбь Западного Файфа.
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.
«Антология самиздата» открывает перед читателями ту часть нашего прошлого, которая никогда не была достоянием официальной истории. Тем не менее, в среде неофициальной культуры, порождением которой был Самиздат, выкристаллизовались идеи, оказавшие колоссальное влияние на ход истории, прежде всего, советской и постсоветской. Молодому поколению почти не известно происхождение современных идеологий и современной политической системы России. «Антология самиздата» позволяет в значительной мере заполнить этот пробел. В «Антологии» собраны наиболее представительные произведения, ходившие в Самиздате в 50 — 80-е годы, повлиявшие на умонастроения советской интеллигенции.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.