Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском - [6]

О том, какой вопрос будет обсуждаться на заседании, большинство собравшихся знало или по крайней мере догадывалось. Сообщение Всероссийской Чрезвычайной Комиссии о раскрытии контрреволюционного заговора было опубликовано во всех центральных газетах еще два дня назад. Все понимали, что обойти молчанием такое событие невозможно. И ждали подробностей, так как всем предстояло завтра выйти па общерайонные митинги и собрания по фабрикам и заводам.

К Ольминскому подошла пожилая женщина, секретарь партийной ячейки крупной текстильной фабрики.

— Вы не знаете, Михаил Степанович, кто будет выступать с сообщением? Сам Дзержинский?

— Этого я не знаю, — ответил Михаил Степанович, — но, конечно, это будет вполне информированный товарищ. И, конечно, он сумеет дать исчерпывающий ответ на все наши вопросы. — И, добродушно улыбнувшись, добавил: — Поспешим в зал, а то как бы нам с вами не остаться без места.

Ровно в шесть часов заседание Московского комитета РКП (б) было открыто.

Чуть позже высокий плечистый человек, в кожаной куртке и хромовых сапогах, с выбивающимися из-под фуражки прядями жестких темных кудрей, прошел во двор четырехэтажного кирпичного дома по Казарменному переулку. Он огляделся и, не обнаружив ничего подозрительного, спустился в одну из квартир полуподвального этажа.

Следуя друг за другом с небольшими интервалами, но пять — десять минут, в ту же квартиру спустились еще три человека.

Последним явился красавчик Яша Глагзон. Он остановился на пороге, франтовато одетый, в отличном темно-сером костюме и новеньком щегольском макинтоше, в кепочке с прямым козырьком и хлыстиком в руке, и отвесил общий элегантный поклон.

— Не торопишься. Жди тебя! — сердито буркнул Мишка Гречанинов, сутулый и длиннорукий, с копной темных, давно не чесанных волос.

Яша Глагзон небрежным жестом пригладил ровно подстриженные светлые усики, не торопясь, достал из жилетного кармана серебряную луковицу, щелкнул крышкой и, глядя сверху на угрюмого Мишку Гречанинова, возразил приятным баритоном, слегка картавя:

— Дорогой коллега! Ваши упреки неосновательны. Я прибыл ровно за две минуты до назначенного срока.

— Вырядился, как жоржик, — проворчал Мишка.

— Мы же собираемся навестить интеллигентных людей, — возразил Яша Глагзон. — А вот вас, дорогой коллега, могут и близко не подпустить. Вы, извините за откровенность, обмундированы, как босяк.

Мишка Гречанинов был самым молодым во всей компании; ему лишь недавно исполнилось девятнадцать. Но так разговаривать с собой он позволял только Яше Глагзону. Все остальные, даже сам Соболев, его побаивались. Мишка прибыл в Москву из штаба Махно и прошел там хорошую выучку. У всех на памяти был случай, когда в ответ на какую-то пакостную шутку Сашки Барановского, вместе с ним прибывшего от Махно, Мишка выхватил револьвер и продырявил Сашке левое ухо. После этого случая Мишку Гречанинова остерегались задевать.

Соболев положил конец дружескому разговору:

— Хватит языки чесать! Времени осталось в обрез. Слушай разнарядку и запоминай. Барановский идет со мной. Яше Глагзону начиная с половины восьмого обойти все улицы и переулки вокруг Леонтьевского. Если нет засады, ровно в восемь быть у памятника Пушкину. Когда мы с Барановским пройдем мимо, прикрывать нас, следуя за нами, отступя двадцать шагов. Николаеву и Гречанинову идти за Черепановым, привести его в Чернышевский переулок к восьми часам. Если откажется идти — ликвидировать. Всем ясно?

— Как я понимаю, — сказал с улыбочкой Яша Глагзон, — у меня самая интересная прогулка. У памятника Пушкину встречаются такие симпатичные девочки!

— Самая интересная прогулка у нас с Сашей Барановским, — в тон ему отозвался Соболев.

Он не терпел зубоскальства, но сейчас Яшино балагурство снимало напряжение, и поэтому он, руководитель операции, не только не оборвал весельчака-зубоскала, но даже поддержал его.

— Первым выходит Яша, — распорядился Соболев,

Глагзон погладил усики, церемонно откланялся, расшаркался и вышел.

— Насчет Черепанова запомнил? — обратился Соболев к Гречаникову.

Мишка Гречаников вынул из кармана наган и нежно погладил его:

— Запомнил. Когда Мишка о деле забывал? Надо будет, я и этого эсера, — он ткнул дулом в сторону Николаева, — отправлю к Духонину.

— Этого не надо, — сказал Соболев. — Этот наш. Он с нами крепко повязан.

— Все они хороши языком брехать, — скривившись, возразил Гречаников.

— Не только языком. Этот на деле доказал, — успокоил его Соболев. Помолчал немного и кивнул Барановскому: — Пошли, Саша. Мы с тобой в главной упряжке.

— Нам не привыкать, — сказал Барановский.

По испитому лицу старого морфиниста скользнула злобная усмешка. Барановский, на вид медлительный и вялый, был патологически жесток. Занимаясь квартирными грабежами в Туле, он, допытываясь у своих жертв, где спрятаны деньги и драгоценности, подвергал их мучительным пыткам, прижигая тлеющей папиросой самые болезненные части тела. Во время экса на патронном заводе он без всякой на то надобности застрелил кучера, который вез кассира с деньгами. А когда его попрекнули ненужным убийством, сказал, нехотя улыбаясь: