Каменный пояс, 1989 - [75]

И Ванюшка снова заиграл. Он гонял и гонял бедную «Барыню», стараясь наиграться досыта.

Далеко от избы летела музыка, и баба Маня, проходя мимо, удивленно остановилась, прислушалась, отодвинув с уха платок, и пошла тихонько дальше и дальше от звучавшей избы, и глаза ее сияли, как в большой и радостный праздник.

* * *

Иван заглушил трактор, вывернул сливную пробку охлаждения. Из-под трактора повалил пар. Иван стал торопливо наводить порядок.

— Ну, хорош, хорош, — услышал он голос Пашки Челпанова и оглянулся, — а то сороки утащат!

— Не утащат, — улыбнулся Иван, — примерзнет.

— Ванек, чего-то у меня постукивает, а что — не пойму. Ты бы послушал, а?

Иван посмотрел на часы, кивнул и бросил тряпку в кабину.

— Нет, ты если торопишься, то не надо. Потом как-нибудь.

— Пойдем-пойдем, — шагнул Иван. — Успею еще. На концерт хочу ребятишек сводить.

— А-а! — и они пошли слушать Пашкин трактор.

Подрулил на своем «газоне» Мишка Вдовин. Как всегда, поставил машину чуть не к самой двери кормоцеха, чтобы утром за горячей водой ближе бегать. Хлопнул дверцей, подошел к Пашке и Ивану.

— Поня-атно, — задумчиво тянул Пашка. — Придется разбирать…

— А больше нечему! — Иван отступил в сторону своего трактора.

— Понятно, спасибо, Ванек, — кивнул Пашка, и Иван пошел.

Мишка увязался на ним.

— Слышь, Гудков! Ты, говорят, на гармошке лихо играешь? — сказал он.

— Я? На баяне. Немножко.

— Ну плясовую-то сыграешь, чтобы бабы потряслись?

— Плясовую играю, — усмехнулся Иван.

— Ну и все! А «Ромашки спрятались» они и так споют, когда поддадут хорошенько! Ну, так че, договорились?

— Насчет чего? — Иван остановился.

— Привет! Насчет свадьбы, конечно. У нас Колька женится, ты че, не слыхал?

— Нет, не могу.

— Почему? — и сухое Мишкино лицо начало стягиваться, как перед дракой.

— Не могу. Не хожу я с баяном… никуда, — Иван прямо взглянул на Мишку.

— Че, брезгуешь? — и Мишка отступил на шаг. — Ну, конечно, ты же у нас сознательный! А мы простые. Че ж ты будешь для нас играть!

— При чем тут… простые — непростые?

— Ладно, ладно, — и Мишка боком отходил все дальше:

— Ясно все, чего там!

— Да пошел ты к черту! — Иван повернулся к трактору.

— Сам иди! Ты же у нас кругом первый! — оставил за собой Мишка последнее слово.

Иван быстро сложил инструменты, закрыл кабину и пошел домой.

Дома он выпустил скот из денников, выбрал объедки из кормушек и посыпал ими пол в стайке. Потом загнал туда скотину и выключил свет. Заперев стайку, пошел в дом.

— Ну, собрались? — с порога крикнул он.

— Мы на концерт пойдем, да, папа? — с разгону ударившись в отцовы ноги, спросил Петя.

— На концерт!

— А я пойду?

— Обязательно! Ты собрался? — присел он к сыну.

— Собрался.

— Молодец.

— Они же не высидят столько, шел бы без них! — сказала Катя, наливая ему тарелку супа.

— Высидим! — из другой комнаты подала голос Наташка.

— Ты уроки сначала сделай! — ответила мать.

— А я уже сделала, только одну строчку осталось написать, вот!

— А ты что, не пойдешь? — спросил Иван.

— Белья вон сколько гладить! Гора целая!

— Потом погладишь.

— Когда потом-то? Каждый раз — потом, потом, оно и копится.

— Наташку заставишь. Будешь белье гладить? — крикнул дочери.

— М-м, — недовольно промычала та.

— Ты что, не хочешь, чтобы мама пошла с нами?

— Ладно, поглажу, — сделала одолжение дочь.

— Я тоже поглажу, — встрял Петя. — Мам, пойдем с нами!

— Ох, какие вы сговорчивые, когда папа дома! Всегда бы так!

— Нет, правда, пойдем!

— Да что там смотреть-то? Детишки будут выступать! Ладно бы свои, а то смотреть на чужих и расстраиваться.

— Из-за чего?

— Что свои такие оболтусы. Дай папе поесть! — она стащила Петю с отцовых колен.

— А вот они посмотрят и, глядишь, сами загорятся. Пойдем, пойдем, — агитировал Иван. — Ну я сам помогу тебе это белье гладить!

— Ой, держите меня!

— Провалиться мне на этом месте!

— Я ведь пойду! — пригрозила жена.

— Ну и пошли!

— Все, одеваюсь!

— Ура! — закричал Петя.

Большой зал нового Дома культуры стал тесен. Шутка ли — свои деревенские ребятишки на фортепьянах будут играть! Говорят, уж больно хорошо их учат в этой музыкальной студии. Зрители несколько раз принимались хлопать, и, наконец, занавес открылся.

На сцене стояли и сидели дети. По залу прокатился рокот узнавания, а новоявленные артисты, щурясь, вглядывались в зал, находили своих, улыбались, перешептывались, прятали улыбки.

Фроловых девчонка объявила песню, и вышла их учительница. Она подняла руки, и ребятишки успокоились, выпрямились. Оркестрик проиграл вступление, и дети запели. И все стало меняться. Песня постепенно набирала силу, и от этого в груди что-то поднималось и поднималось. Иван старался разглядеть каждое личико в хоре. Все вроде бы знакомые, они вдруг стали новыми, неузнаваемыми.

Дети пели просто, безмятежно, — как птички поют, шейки вытягивают. И песня-то была немудрящая, детская, а душу вынимала.

Иван поискал среди головенок, торчавших внизу перед сценой, макушки своих. Нашел, и внутри что-то дрогнуло, и горячей волной поднялись и потекли из глаз слезы. Иван тихонько смахнул их, искоса поглядывая по сторонам. А дети на сцене, казалось, совсем забыли про зал и пели, и песня разливалась вширь, как вешняя вода, затопляя все вокруг. Слезы все текли, и Иван не выдержал этой маеты, поднялся. На взгляд жены ответил: