Каменный пояс, 1989 - [21]

Фрол ничего не ответил, пошел помогать Шелудько, который с огромным усердием расшвыривал маленькой лопатой снег.

— Отдохни, — проговорил Фрол, проходя мимо. Ему приятно было, что этот долговязый работает до конца, выкладывается и хоть какую-то пользу, но приносит. Это хорошо. Но за вчерашний вечер и сегодняшнее утро все-таки придется ему держать ответ. От этого он не отвертится. И усердие ему не поможет.

— Между прочим, — проговорил Шелудько, — вчера мы носилками носили из лесу снег и засыпали всю площадь, оставляя только дорожки.

— Как носили снег? — не понял Фрол.

— А так. Насыпали на носилки и носили.

— Зачем?

— Чтобы красиво, наверное, было. Представляешь, приедут начальники смотреть палаточный городок, а здесь снега нет. Даже мерзлый грунт трактором срезали. Все выравнивали. Вокруг снег, а здесь его нет. Ведь это же показуха сплошная! Очковтирательством пахнет. Вот и решили, видимо, сделать, как на самом деле, со снегом. Накопали в лесу и засыпали. Красиво получилось. Главное, натурально. А тут вдруг снег ночью пошел. Ну кто знал, что он пойдет.

— Интересно. Тогда зачем же мы опять снег убираем?

— А как же не убирать? Дорожек не видно. Во-первых, проверяющие должны ходить не по снегу, а по расчищенным дорожкам. А во-вторых, ты видел, чтобы в полку не были расчищены дорожки и не выровнены под линеечку бордюры?

Нет, этого Фрол не видел. Еще в первый день, ступив на территорию части, ему бросились в глаза высокие пирамиды снега по краям дорожек. Все они были одинаковой высоты, идеально ровные и сахарно-белые. Эти снежные высокие бордюры тянулись от начала до конца дорожки, до мельчайших подробностей повторяя ее четко-ровный бег. Вокруг плаца высился такой же бордюр, только раза в три выше и в несколько ступенек спускался до бледно замерзшего асфальта. Рассуждения Шелудько были вполне логичны. Вот только не понятно было, будет ли кто жить в этих палатках.

— А в этих палатках никто жить не будет, — как будто прочитал его мысли курсант. — Старшина сказал, что они для показухи, их будет смотреть какое-то высокое начальство, которое должно приехать завтра. Посмотрят, потом соберем все…

Видимо, правду он говорит, думал Фрол. Да и какой ему смысл врать? А мне-то вообще какое до этого дело? На «раз», на «два» делаем. Пусть думают командиры. Они за это деньги получают. А солдату думать нечего — у него голова маленькая. Это лошади хорошо. Башка у нее большая, вот пусть и думает. А Шелудько-то хитер! Подъехал так, втихаря, рассказал. Пытается, наверное, завоевать мое доверие, добиться прощения. Нет, дорогой. Я тебя прощу, но коллектив не простит. А против коллектива не попрешь. Это понимать надо. Так что я здесь как бы ни при чем. Исполняю, так сказать, волю масс. А эта воля — закон.

За работой курсанты не заметили, что приехал замполит роты.

— Как работают люди? — поинтересовался он у сержанта Дронова, гревшегося у костра.

— Нормально, товарищ лейтенант. К обеду должны все выполнить.

— К исходу дня составите мне список, кто работал лучше, и отдельно — кто хуже.

— Есть. Но те, кто хуже, я и сейчас могу вам сказать.

— Кто?

— Курсант Фролов. Хуже всех работает. Сачкует. Да и вообще неисполнителен.

— Где он? Вызовите его ко мне.

— Есть, — подобострастно проговорил сержант.

— Ну рассказывайте, Фролов, как служба? — внимательно осматривая курсанта, проговорил замполит.

— Нормально, товарищ лейтенант.

Фрол не знал, почему его вызвал на беседу офицер, и стоял, тупо уставившись в снег.

— Как же нормально, когда вы проявляете неисполнительность? Почему здесь работаете плохо?

— Как плохо? — вскинулся курсант, но, вспомнив утренний урок, осекся на полуслове. «А, — подумал он вяло, — говорите, что хотите…»

С полигона рота вернулась поздно. Как поздно, Фрол не знал — своих часов не было, а на будильник возле дневального посмотреть забыл. Но по возмущению сержантов понял, что кто-то не прислал вовремя машину за людьми. Поэтому семь километров пришлось бежать, чтобы успеть к обеду. Но не успели. Борщ покрылся толстой ярко-желтой жировой броней, каша превратилась в огромную твердо-резиновую шайбу. Мясо странным образом испарилось с подноса или усохло — от него осталось только мокрое место. Только хлеб своей неизменной серой твердостью и монолитностью утверждал незыблемость армейского распорядка дня и вечность времени. Но люди не обратили на это внимание. Работа на свежем морозном воздухе возбудила здоровый аппетит. И вскоре содержимое бачков опустело.

Фрол остался в опустевшей казарме. Он сегодня заступает в наряд, но времени на подготовку совсем нет. Скоро на инструктаж, а там, смотри, и развод. Пошел чистить сапоги. Хотел так, как у сержанта Дронова, до зеркального блеска, но новая кожа почему-то совершенно не хотела отражать своей лягушачье-пупырчатой поверхностью солнечные лучи. Уж что Фрол ни делал: и плевал, и снег сыпал, и водой брызгал… Оставив в конце концов это гиблое дело, он пошел чистить бляху. Следовало еще подшить подворотничок, но наряд уже строился на инструктаж.

Фролов так и не успел подшить подворотничок. Перед разводом Дронов хорошенько его отругал и приказал устранить все недостатки до отбоя. Но время неумолимо приближалось к назначенному сроку, а Фрол не мог найти свободной минуты. То принимал наряд, потом стоял на посту у оружейной комнаты, хоть и без штык-ножа. Это оружие им будут давать только после присяги. А сейчас, сказал сержант, стоять можете с перочинными ножами. Толку от этого больше — карандаши будет чем точить для оформления дембельского альбома Дронова.