Каменные скрижали - [56]

Он сгреб бритвенные принадлежности, смятую пижаму бросил в чемодан, смокинг на вешалке перенес в комнату Маргит. Повесив его в шкафу, Иштван коснулся ее платьев с такой нежностью, что сам ужаснулся.

В полном согласии, подшучивая друг над другом, как подобает добрым друзьям, они подъехали к просторному двухэтажному зданию больницы. На крытых листовым железом верандах толпились крестьянки в свекольных и зеленых сари, там было шумно и красочно. Когда Тереи поставил машину, в нос ударило удушливое зловоние дезинфицирующих средств, гноя, крови, пота, который страдание выжимает из человеческих тел. Следуя за Маргит, ему пришлось переступать через худые, очень черные ноги крестьянок. На них звенели, постукивая о бетон пола, тяжелые серебряные браслеты.

Маргит здесь любили, женщины ее приветствовали, молитвенно складывая руки, выкрикивали благословения. Полураздетые малыши цеплялись за ее руки, доверчиво поднимали к ней лица, смотрели одним глазом, поскольку второй, закрытый свернутой грязной марлей, был заклеен розовым пластырем, как окно, забитое досками крест-накрест.

— Внутри еще хуже, — предупредила Маргит, с трудом прокладывая себе дорогу, — больным не хватает места в палатах, они лежат в коридорах, прямо на циновках… Мы не хотим никого отсылать, раз человек сюда пришел, надо его постараться вылечить. Поэтому здесь так много народу. Даже в безнадежных случаях, когда зрение спасти нельзя, можно облегчить страдания. Пытаемся их научить ухаживать за глазами.

— Неужели это все больные? — испуганно показал он на толпу крестьян с женами и детьми, которые шли в сторону больницы.

— Нет, это родные, навещающие наших пациентов. Они приносят им еду. Трудно для каждой секты вести обязательную для них ритуальную кухню. Мы разрешаем близким кормить больных, они приходят с детьми, с родственниками, такая поездка в больницу для них большое событие. Среди больных есть и такие, кто впервые в жизни получил возможность лежать в кровати, впервые наелся досыта. Они больше верят в заклинания, чем в лекарства, их не травили таблетками, которые у нас бездумно принимают по любому поводу, здесь совершить чудо может обычный аспирин или пирамидон… Не говоря уже о знаках, которые им на груди рисует раствором генцианы сам главный врач.

— Колдует? Внушение?

— При трахоме внушение мало помогает, — ответила она грустно, — главный метит их своей монограммой и пишет номер, чтобы потом можно было распознать каждый случай.

Они входили в палаты, где, несмотря на открытые окна, зловоние разлагающегося гноя душило липкой сладостью; при виде Маргит шум, плач, молитвенные стоны утихали и начинали звучать приветственные голоса. Ужасал вид детей, которые с завязанными глазами беззаботно играли глиняными горшочками, тряпичными куклами и кожурой кокосовых орехов.

— Надень халат, можешь не завязывать, набрось только на плечи, я хочу показать тебе амбулаторию. Навстречу шли два врача: один высокий, лысоватый, с почти белыми волосами, второй — молодой, энергичный, подстриженный бобриком.

— Господин профессор Сальминен, я хочу вам представить венгерского поэта Тереи, он приехал на конгресс Тагора…

— Доктор Конноли из фонда Форда, — крепко пожал ему руку молодой американец.

— Вы хотите о нас писать? — забеспокоился профессор. — Доктор Уорд еще не знает всех наших дел, может, Конноли вас проконсультирует?

«Не собираюсь я писать о вашей проклятой больнице, — мысленно выругался Иштван, — сейчас у Маргит появятся какие-нибудь дела, а от этого типа мне уже будет не отвязаться…»

Они вошли в амбулаторию. Прямо у дверей, держа в руке мисочку, сидела молодая женщина, над ней стоял санитар. Вывернув вспухшее веко, он выщипывал из него тяжелые, склеившиеся от гноя ресницы с таким спокойствием, словно вырывал перья из зарезанной курицы. Если из века шла кровь, он со скучающим выражением лица брал кусок ваты, мочил его в какой-то остро пахнущей жидкости и промокал глаз. В мисочке, которую бережно держала женщина, лежали кровавые куски ваты и чернели прилепившиеся к краю посудины ресницы, как выловленные рыбьи кости, положенные на край тарелки. Большие мухи лазали по миске, бились в закрытые сетками окна. С потолка свисали две липучки, черные от прилипших насекомых. Иштван слышал их отчаянное, непрекращающееся жужжание.

— Готовлю ее для вас, госпожа доктор, — санитар приоткрыл пальцами распухший глаз крестьянки, — я не знал, что вы уже приехали.

Маргит вымыла руки, сполоснула их в тазике, фиолетовом от марганцовки, и надела плавающие в нем резиновые перчатки, надо лбом у нее сверкало, как серебристая звезда, круглое зеркальце.

Когда Маргит наклонилась над женщиной и заглянула в ее больной глаз, Иштван увидел сине-красное сплетение жилок желтые зерна покрытого оболочкой гноя, похожие на разваренные зерна крупы. Искривленное отражение, увеличенное зеркальцем, висело над сосредоточенно сжатыми губами Маргит, вызывая у него чувство протеста и отвращения.

— Иди отсюда, Терри, — тепло сказала девушка. — Конноли расскажет тебе о нашем центре… Видишь, мне надо работать. Не сердись.

— Good luck[22]!— сказал он вполголоса, словно желал удачи не только ей, но и себе.