Каменные часы - [58]

Но дома, когда отдышалась, ей снова вспомнилось про полковника, низкорослого, коренастого и грузного мужчину с бронзовым лицом и серебристыми глазами, построившего дачный домик на окраине деревни рядом с обветшавшим срубом.

Отчего же полковник не попросился ремонтировать эту избу?

Старая выволокла из-под широкой лавки сундук, открыла и извлекла с самого его дна альбом в кожаном задубевшем переплете с медными застежками. Как это раньше не пришло в голову, что полковник родился тут и под старость вернулся на отчее место?

Ее лицо осветилось улыбкой от догадки, но она недоверчиво покачала головой. Слишком много времени миновало. Деревня целиком не раз обновилась, а в войну почти вся умерла, была сожжена со стариками, детьми и женщинами. Только на окраине остался сруб, рядом с которым полковник отстроил себе дачный домишко.

Почему полковник именно там отстроился и наладил старый колодец, хотя тогда уже была колонка, а кое у кого и водопровод? Вопрос вопросов?

Конечно, вода вкуснее из того колодца. Это осталось в памяти, как и хозяйка той избы — неунывающая вдова Аграфена с шестью мальцами. И ни у кого из них не было серебристых глаз. Не было. Такое прочно запоминается. Мальчишки у Аграфены рождались с серо-зелеными глазами.

И все-таки старая рассматривала давние, пожелтевшие и треснувшие фотографии из толстого картона, низко склоняя к ним свою белую голову. Она словно искала в родных лицах, уже отдалившихся от нее на целую жизнь, подсказки.

Близкие и знакомые никогда не умирали в ее сознании, даже те, что сгорели в войну и долго преследовали нечеловеческими своими муками, отчаянием и мольбой о спасении. Поэтому нельзя ей ходить к колодцу тетки Аграфены и уже не набрать самой вкусной, исцеляющей от недугов и тоски воды, какую она пила в девичестве и недолгом замужестве: всегда над водой появлялась вдова с детьми, объятые дымом и пламенем.

И не было сил зачерпнуть и поднять ту воду.

И было чувство, что Аграфена узнавала ее, привечала, будто не скатилась ее жизнь под уклон и не отсчитывает последние остатние солнечные денечки, а видит вдова Катерину полной сил, красивой, не увядшей и не замерзшей навечно после гибели деревни.

Невозможно никому об этом рассказать. Скажут: тронулась на старости лет, и вот еще принялась искать, у кого на деревне были серебристые глаза. Светлоокими-то были многие мужчины.

Старая Катерина отложила в сторону тяжелый альбом и прошла через чистую и светлую горницу к окну, на котором тихонько трепетали выцветшие голубенькие ситцевые занавески.

Здесь, на высоком табурете, привычно поскрипывавшем, она любила сидеть и смотреть на улицу, и часто в ее сознании смещалось время, и, бывало, Катерина видела себя девочкой и приходила в беспокойное состояние духа, уже зная, какие выпадут испытания и что за трудная жизнь достанется счастливой девочке с тонкими светлыми косичками, которая и сейчас пришла в палисадник и играет со смешным полосатым котенком.

Разумеется, умные люди посмеются над ней.

Одна вот у бабки Катерины осталась забава, больше ничего уже ей не под силу со слабыми глазами. Только ведь никому не объяснишь, что старость, как и жизнь, бывает разная, и странности тут нет никакой.

Так получилось. С войны у нее не стало собственного будущего, и поэтому она живет прошлым. И не смогла снова полюбить, еще родить детей и жить настоящим. Война у нее все сожгла внутри.

И это никто не видит.

И не догадывается, что старость закрыла боль.

Как пеплом, присыпала раны и заживила снаружи.

А внутри они кровоточат, саднят, и не стихает боль.

Почти сорок лет прошло.

Больше сорока лет прошло.

Чаще всего летом у Катерины мертвеют, плохо слушаются ноги, и солнечные пятна на желтом дощатом полу, как куски застывшей янтарной лавы, начинают двигаться, собираться в большой прозрачный гробовой камень и наплывают на ее высокую кровать и теснят прохладную тень.

И каждый раз у нее возникает неодолимое желание встать через силу, превозмочь застилающий черный мрак на улице и прийти к колодцу Аграфены и проститься с сельчанами, заживо сожженными фашистами в сорок втором — раз уж кончается на земле время ее жизни.

Два года назад она приходила к колодцу — и вновь Аграфена приказала жить за нее и за всех зеленоглазых мальчиков, погибших ее сыновей.

И все меньше для жизни оставалось сил, и все больше копилось раскаянья, что не может она заменить Аграфену на земле и ее детей. Оказывается, мало схоронить у себя на груди самую страшную и неизлечимую боль и быть пораженным ею навечно.

Катерина в тот раз попробовала набрать в ведро воды, поскользнулась на сухой решетке у колодца и упала, с замиранием сердца готовясь услышать плеск потревоженной воды.

Не услышала.

Она поднялась и увидела рядом с собой овчарку, которая смотрела ей прямо в глаза, словно старалась понять, зачем старой тетке понадобилось тащиться за водой именно сюда, на окраину.

Овчарка смотрела на нее, как человек.

И Катерина погладила ее по голове, и неожиданно высветилось в сознании, что если рассказывать свою боль, то можно заговорить самые модные и гибельные болезни людей, исцелить их обычным словом, накалившимся от долгого прикосновения к душе.