Камень - [3]

Почему он с ней говорит? Нерасшифрованные бумаги ждут его, как некормленные дети. Потому что она спорит, а он не привык бросать начатую работу, не привык отступаться от непереубежденного человека, будь он другом, преступником или вот случайно зашедшей девицей.

— Я забыла… Вы же следователь.

— Ну и что?

— Вам нормальный человек не интересен. Вам этот… урка.

— А кого вы полагаете человеком интересным? Небось, кандидата наук?

— Не обязательно.

— Ну да, но желательно?

— Интересный… Это культурный, энергичный, современный и, может быть, загадочный…

— У вас, разумеется, всё это есть?

— А почему бы нет? — спросила она с откровенным вызовом.

Чудесно. За окном хороший зимний день. Допросов нет. Он никуда не торопится и ведёт себе неспешный разговор об интересных людях с красивой девушкой, источающей загадочный запах духов.

— Тогда по порядку, — решился и он не отступать от прямоты. Культурной быть вы не можете…

— Неужели не могу? — она сощурила глаза до ехидно-пронзительных щёлочек.

— Вы от всего закрыты самодовольством.

— Видите меня всего полчаса…

Она хотела продолжить, но её остановила рука следователя, которая взяла карандаш и что-то записала на листке бумаги. Рябинин скосил глаза, обозревая мысль целиком, всю. «Самодовольный человек закрыт от плохого, но он закрыт и от хорошего».

— Вы не можете быть образованной, хоть и кончили институт, потому что ваша самоуверенность безгранична, как вселенная.

— Чего ещё я не могу?

— Упомянутая вами энергия к интересной личности отношения не имеет. Полно энергичных пройдох. Ну, а современность… Я не люблю этого понятия современный человек.

— Да, у вас и вид старомодный.

— Это из-за оправы, — он зло поправил очки. — И у меня нет дублёнки.

Это не только из-за оправы. Из-за костюма цвета жухлого слона. Из-за галстука, вроде бы нестарого, но какого-то блёклого, как клок прошлогоднего сена. Из-за рубашки, чистой, даже новой, но с таким воротником, каких давно не носят. Из-за ногтей, нервно обкусанных за ночным столом.

— Опять вы про одежду, Сергей Георгиевич. Современность не только в ней.

— Ну-у? А в чём?

— В том, чтобы стать человеком своего времени.

— А другие времена побоку?

— Какие другие?

— Человечество-то копило в себе ум и совесть тысячелетиями. Это не только современные плоды. Человек есть сын прогресса и вековой культуры, а не только сего времени. Современный — это что, модный? Или который отказался от всего, кроме сиюминутного?

Рябинин тихо перевёл дух — много говорит. И зря. Девчонка зашла поболтать и взглянуть на следователя, а он лезет в дебри нравственности, как студент на диспуте. Так и не научился он весёлому трёпу, то бишь светской беседе, лёгкой и приятной, как её французские духи.

— А по-вашему, кто интересный человек? Который план перевыполняет?

— Который мыслит.

Она молчала, ожидая других слов, растолковывающих, поэтому Рябинин добавил:

— Интересны люди думающие.

— И всё?

— Что — мало?

— А если он думающий, да необразован?

— Он всё равно интереснее образованного, но не думающего.

— Занятно, — вздохнула она. — Но это только ваши личные мысли.

— Конечно, мои. А у вас чьи мысли?

Она рассеянно улыбнулась, и Рябинин понял, что его слова отлетают от неё, как от упругой воды плоские камешки, пускаемые в детстве. Он опять незаметно перевёл дух — давно научился переводить его незаметно, чтобы обвиняемый не догадался о состоянии следователя. Но обвиняемого не было. Почему же он злится? Потому что его не понимают? К непониманию он привык, как к своим очкам. Или злится потому, что она пришла говорить, а разговор ей вроде бы неинтересен? Из-за такого пустяка…

Рябинин притушил свои мысли, споткнувшись на этой самой злости — откуда она к незнакомому человеку? Откуда… Да оттуда, с улицы, с транспорта, из так называемых общественных мест, где он ежедневно видел модных самообольщенных людей, считавших себя современными. И вот один из них, из самообольщенных, добровольно явился к нему в кабинет поговорить о современности; явился как представитель, как давний знакомый. Так не мстит ли он ей — за тех?

— Как же так? — заговорил Рябинин, охладевая. — Считаете себя современной, а не имеете своих мыслей? Я-то полагал, что свои взгляды — это первый признак современного человека…

— Я не знаю, что вы зовёте своими взглядами.

— И этого не знаете?

— Опять подозрения! Вы испорчены своей работой.

— Вас-то в чём подозреваю?

— Ну, в серости, в глупости…

— Это не подозрения, — вздохнул он.

— Вы привыкли копаться в грязи, кругом грязь и видите.

— Милая девушка… Да серость, самодовольство и глупость хуже грязи. Грязь-то можно отмыть.

Он чуть было не пустился в разговор о грязи, о душевной чистоте, подстёгнутый пришедшей мыслью. Но эта мысль была не для сидящей перед ним женщины; да пока и не сложилась она, мысль-то, в пригодную для языка форму. Рябинин знал, как помочь ей, — бумагой. Он взял карандаш, придвинул листок, и через считанные секунды она легла почти афоризмом: «Следственная работа истинного человека облагораживает. Чистый человек после грязи становится чище, грязный — грязнее».

Рябинин посмотрел на часы — сорок минут потерял.

— А почему вы не на работе?